Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

В январе отправили на тот свет Тото Ла Барберу. «Куда делся Лa Барбера?» — писали газеты. Он умер? Прячется? Его похитили? И все его искали. Но даже мне, который в те времена еще ничего собой не представлял, было известно, что его сразу ликвидировали. Об этом знал и его брат, потому что не прошло и нескольких дней, как взлетела на воздух машина у дома Тото Греко. До тех пор взрывчаткой пользовались самое большее чтобы проучить какого-нибудь строителя, не обученного правилам хорошего воспитания. А тут начали один за другим взрывать красивые дорогие автомобили!

В том году арестовали также и Пеппе Дженко Руссо. Вспоминаю, что известие об этом я воспринял как пощечину. Будто арестовали моего родного отца. Я ведь знал, что он уже стар и больше ничего не значит. Тронуть его, когда он еще мог всем им показать, что он за человек, они не решались, а теперь надели наручники на полуслепого пенсионера! Даже я понимал, что он утратил всякое влияние. Деньги одержали верх над уважением. Раньше он приказывал, не тратя лишних слов. Теперь он вообще молчал, потому что все равно никто его больше не слушал. Но поскольку его имя все еще было знаменито, его засадили за решетку, чтобы всем показать, что сила на их стороне.

В начале лета один мой приятель уговорил меня впервые выкупаться в море. Его звали Сальваторе, но мы прозвали его Треплом — так у нас называют тех, у кого слишком длинный язык, кто говорит то, о чем лучше было бы промолчать. Он повез меня в Монделло. Песок был раскален, я прыгал с ноги на ногу, а он хохотал. Море было совершенно спокойное, иначе разве я решился бы залезть в воду? И все же, когда волна плескала на меня, я вскрикивал от холода и страха.

О том, чтобы поплавать, не могло быть и речи. Трепло, который родился в Палермо, нырял и плавал, как рыба, чтоб показать, какой он молодец, и насмехался надо мной, потому что я застыл по стойке «смирно» там, где вода доходила до пупа, и не решался двинуться с места. Кто знает, если бы у меня было время, может, я и научился бы плавать. Но 22 июня застрелили Бернардо Диану. Стреляли в него вечером из «Джульетты»[33] в то время, когда он ехал на своей «500»[34] вместе с приятелем.

Никто этого не ожидал. Весь следующий день и половину ночи я жил в предчувствии, что снова повторится то, что произошло в Корлеоне за пять лет до того: постепенно перебьют всю Семью и не будет никакой возможности защититься. И мне останется либо надеть деревянный бушлат, либо опять куда-то бежать. Однако уже было известно, кто стрелял в Диану и что, когда придет время, этому человеку придется заплатить по счету. Но тогда я этого не знал. Не знал я также и того, как в сложившемся положении мне себя вести. Без Дианы я вновь был чужаком. Если за это время он не успел поговорить обо мне с теми, кто стоял над ним, мне не оставалось ничего другого, как спокойно вернуться к исходной точке — опять отправиться к гостинице «Солнце».

Как-то вечером, сидя в баре, я увидел вошедшего мужчину лет сорока. К тому времени я уже излечился от привычки стоять, засунув руки в карманы, и глазеть, как играют в бильярд. Даже обдумывая свои дела, я всегда следил за неожиданно появляющимися рядом людьми, опасался останавливавшихся поблизости от меня машин, никогда два вечера кряду не ходил по одной и той же темной улице. В общем, использовал свои глаза на все сто процентов.

Увидев его, бармен сразу же повел головой в мою сторону, и незнакомец уверенно направился прямо ко мне.

— Это ты — Джованни?

Я без всякого опасения ответил, что да, это я. Я сразу смекнул, откуда он, хотя раньше никогда его не видел. Не хочу раскрывать его подлинного имени, потому что сейчас он, как это сам называл, «закован в кандалы» (то есть сидит в тюрьме), и мне не хотелось бы еще больше осложнять его положение. Я буду звать его Козентино.

— Так вот, парень, слушай меня внимательно, — сказал Козентино. И в двух словах объяснил мне, что я должен сделать, где могу его найти, как должен себя вести и все такое прочее. Требовались солдаты, а я мог стать доблестным бойцом. Времечко, когда я ходил за справками в муниципалитет и выполнял поручения на стройплощадках, кончилось.

Однако он стал расспрашивать, есть ли у меня родственники карабинеры, в финансовой гвардии, в муниципальной полиции. Это означало, что даже если человеку полностью доверяют, но у него семья с гнильцой, то никогда нельзя поручиться за то, что может произойти. Потом он меня предостерег от смертного греха спутаться с женой, сестрой или дочерью кого-нибудь из «друзей». Трахнуть жену человека — это все равно что в него выстрелить, а стреляют только во врагов или посторонних. А в того, кто один из нас, одно с нами целое, — никогда.

Он спросил, умею ли я держать данное слово.

— Если не умеешь сдержать свое слово, это еще не беда — каждый волен выбирать: быть ему человеком или пульчинеллой. Но если не умеешь, то не должен его давать. Горе тебе, если обманешь. Или не давай слова, или сдержи.