Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

— Прошу прощения, что так поздно звоню, но я хотел пожелать вам счастливого Рождества…

— Ах, молодец, что не забыл. Спасибо за поздравление, Джованнино. Я тоже желаю счастья тебе и твоей жене. Как ты себя чувствуешь, ты здоров?

Я ответил, что со мной все в порядке и что я прекрасно провел вечер. У моего подъезда меня поджидал парень из гаража, чтобы взять машину. Я сразу же лег в постель, боясь, что простудился; кроме того, хотелось приехать к жене пораньше утром.

Но сон ко мне не шел. Я не думал о Тано: с ним я почти не был знаком. Он не принадлежал к числу моих друзей. Я думал о другом: о трюке, придуманном Козентино, о точно продуманных указаниях, которые он мне дал. Думал о том, что машину дали именно Тано, чтобы подчеркнуть особое к нему доверие. Наверно, он был опасный парень, раз решили расправиться с ним подобным образом, а не просто устроить засаду у его дома, как это обычно делается.

Или, может быть, его надо было убрать потихоньку, без кровопролития и шума, чтобы те, кому он был нужен, не могли понять, что произошло. Но как бы то ни было, сам Тано даже не мог вообразить, что его ждет — вот единственное, что я точно знал. Вот это-то и не давало мне уснуть. Тано был хитер, но не понимал, что ему готовят ловушку. И если бы на его месте был я, то погиб бы точно так же, как он. Теперь я знал, что может произойти так же и со мной то ли в рождественскую ночь, то ли утром на Пасху, то ли в любой другой день.

Я-то сперва думал, что ни о чем не догадывается кто-то, кто скрывается в домишке. Оказывается, там никто не прятался и это Тано не догадывался ни о чем. Об этом еще утром, когда зашел ко мне домой, мне сказал Козентино: «Он совершенно спокоен, ни о чем даже не подозревает. Постарайся сохранять спокойствие и ты. Притворись, что в домишке действительно кто-то скрывается. Постарайся, чтобы он вошел первым и выстрели сзади ему в затылок, чтобы было надежнее».

Так я и сделал — и прости-прощай, Тано.

X

Подсчитав деньги и увидев, что их, наверно, хватит, я решил, не откладывая, купить «семерочку». Это был земельный участок по соседству с нашим. Я в мыслях называл его так, потому что он был ровно в семь тумоло. Я хотел поторопиться, потому что из разговоров с братом владельца понял, что и другие соседи по участку имеют виды на эту землю.

Теща должна была делать операцию и приехала к нам в Палермо. Мне по многим причинам не хотелось везти Нуччу к себе в селение, и это был подходящий предлог оставить ее дома. Даже мать не нашла ничего странного в том, что я приехал без жены: по существующему обычаю, заботиться о здоровье престарелых родителей всегда дело дочери, независимо от того, замужем она или нет. Однако мать сразу же набросилась на меня с вопросами насчет того, почему у нас до сих пор нет детей. За три дня, что я пробыл дома, она затевала этот разговор раз десять, стоило нам только остаться с ней наедине. Я просто не мог больше выдержать.

Никому не сказав ни слова, я отправился к владельцу участка. Он признался, что с другими пока дело не идет дальше разговоров, и я понял, что с наличными в руках сделку можно будет заключить сразу же. Крестьяне долго раздумывают и всегда боятся продешевить. Но он знал, что я работаю далеко и у меня нет времени; как только я вынул бумажник, он сразу же дал согласие, и мы с ним выпили по стакану его домашнего вина. Я повел отца к нотариусу. Вид у него был растерянный и неуверенный. Он никак не мог поверить, что уже завтра утром, когда он выйдет в поле, эта земля будет его. Потом мы пошли к маклеру по продаже скота и сторговали второго мула — молодого и смирного. Мать плакала от радости и приготовила макароны и фасоль со эдоровым куском мяса.

Но отец даже не притронулся к обеду. Известно, что мужчина, что бы ни случилось, всегда должен оставаться мужчиной. Этот бедный старик, который всю свою жизнь был рабом у других, в одну минуту сам стал хозяином. Хватит нужды, хватит вечно что-то просить. Теперь ему уже никогда не придется батрачить, искать работу поденщиком и, если когда-нибудь ему вдруг не захочется вставать зимой на рассвете, никто не сможет обругать его бездельником. Разве ему было до еды? Он смотрел на миску с макаронами и только вздыхал. А мать глядела на него и у нее по щекам текли слезы. Я же сидел посередке между ними с ложкой в руке и не находил слов. Потом отец принялся рассуждать о том, что, по его мнению, надо сделать на новом участке — первым делом он сам мотыгой сразу же уничтожит межу. Наконец мы улеглись спать, но он всю ночь непрерывно ворочался в кровати и время от времени до меня доносился голос матери, увещевавшей его хоть минутку полежать спокойно, чтобы уснуть.