Мафтей: книга, написанная сухим пером

Когда в смеси больше трав, есть вероятность, что каждая из них найдет «свою» болезнь. Но без опыта здесь не обойтись, ибо немало есть такого зелья, что таит в себе равно как спасение, так и яд. Хоть бы горькая полынь. Крепкий напиток из нее будто делит на три части человеческую сущность — врозь тело, разум и душа. Так как тмин — выворачивает человека наизнанку. И сие используют колдуны. А в разумной мере полынь — очень целительное лекарство, недаром держится близко к человеку. Сбивает лихорадку, успокаивает нервы, снимает опухоли и ушибы, укрепляет мужскую потенцию и вызывает отвращение к водке.

Вот татарник, что сам к груди просится, — дыхалку чистит, затягивает «золотую жилу». А вот герань-белокрылка — цветок сна. Возле нее и горемыка Марковций засыпает… Там желтеет калган, прозванный могутником, который большую силу имеет в корневище. Предотвращает кровяной удар, чистит и смягчает сосуды, рассасывает узловой зоб, ведь содержит в себе много серебра. Хорошо бросить корешок в ведро с водой. А еще лучше засадить калганом источник. Вода становится и вправду живой, такая и мертвого поднимет…

Смотри — не наступи на колючку. Ее еще называют репешком. Первая помощь при детских болячках, фурункулах, золотухе, еще к тому же — убивает лишай, кожный гриб и рак. Там, где его часто пьют, не знают сей беды. Цветки колючие самые живучие… Еще говорят: где люди ходят, там трава не растет. Только не спорыш, его не истопчешь. И птицы им сыты в голодный год, ибо не боится засухи. Чай, поэтому его называют гусиной гречкой. Постненькая мурава, а ядовитые соли выгоняет еще как, и туберкулез лечит, и камни перетирает в желчи и почках. Два-три месяца — и чисто. Мудрая трава — пузатый от нее худеет, а худяк набирает тело. Успокаивает возбужденного и приводит в чувства упавшего в обморок…

Трава травой, а дерево — деревом. И каждое из них тоже имеет целебную силу. Правда, человек лишь догадывается об этом. И кислица кому-то снится… Калина находит в нашем теле злые зародыши и губит их. Рябина лечит расстройство мозга и нервов, ольха — кишки, сосна — грудь, ель — глаза, береза — почки, осина — мужские недостатки, боярышник и дуб — сердце, орех — кожу. Все деревья — целители и утешители… Во время того разговора попался мне на глаза куст, которого и названия не припомню. В нашей стороне встречается редко. Плоды — черненькие маслянистые ягоды, стягивающие оскоминой рот и вызывающие тошноту. Но в сем их ценность. Мой отец бил их на смазку, за которую хорошо платили мельники. Смазывали им палешное колесо на валу, что дает движение веретену с деревянными зубьями. Тогда верхний жернов крутился ровно и молол тонко. Никакие швабские мази не могли заменить эту, из терпких ягод. И я собрал их полный мешочек.

«Не пройти бы дорогой мельницу, — обратился я к Алексе. — Будут у нас на ужин крупы и масло».

Но он пустил это мимо ушей, ибо еще не отошел от услышанного.

«Получается, целительству вы научились у трав и деревьев?» — спросил в некотором замешательстве.

С нами — у кого как и когда — происходят странные случаи, которые мы уже как будто раньше пережили. Чем дольше, плотнее живешь, тем чаще они являются.

…Был летний душный вечер на Кривчицком въезде, в окрестностях Лемберга. Симпозиум в доме известного художника. Я туда приехал с Игнацием Мартыновичем, с которым меня познакомил Жовна еще в Бродах. Профессор называл меня «родичем», так как в его жилах тоже колобродила какая-то капля русинской крови. С тех пор как его пригласили доктором физики и философии в Лембергский университет, мы виделись чуть ли не ежедневно. Он даже настоял, чтобы я поселился в домишке возле сарая с его бричкой. Сначала я думал, что ученый-натуралист привлечен только моими дикарскими знаниями о «живле». Не знал, какое изобилие приключений за спиной бравого молодого аристократа. Служил аббатом, а потом, начитавшись Гольбаха и Руссо, перешел в безбожие, стал химиком при дворе Леопольда II. Затем был ревизионным посланником в отдаленных землях империи. За свободный нрав и острый язык Ференц І отлучил его от двора, и непоседа на какое-то время застрял в Галичине. Светлый ум открыл ему двери высоких школ. Наука наукой, а кроме того, Мартынович собирал вокруг себя таких же мятежников — поляков, словаков, сербов, хорватов и русинов. Попал в ту сеть, как Пилат в Библию, и я, подручный негоцианта Жовны. В тайном обществе, что именовало себя «Союзом свободы и равенства», можно было набраться просвещения, что я с жадностью и делал. Пока не понял, что новоиспеченные якобинцы черпают ситом и на огонь дуют…

Ветер загнал гостей в просторую палату. Шумело вино, звенел хрусталь, звучали здравицы. Молодая хозяйка села за фисгармонию. Замерев, все слушали, а в камине неистово гудело.

«Градовые тучи идут, — шепнул я пану Мартыновичу. — Велите накинуть на лошадей попоны».