Мафтей: книга, написанная сухим пером

«Ты изложил столько приобретенного из умных книг, — отозвался он из темноты. — Но знаешь ли, что предшествует призванию исцелять людей? Иисус, самый первый целитель, так учил: «Врач, исцели себя сам». Это было, когда соотечественники требовали от Него показать чудеса, которые Он сотворил в чужом Капернауме…»

Я кивнул головой. Мы долгое время молчали. Было о чем.

«Как ты себя чувствуешь?» — нарушил молчание пещерник Аввакум, сидящий теперь в моей пещере.

«Как чувстует себя срубленное и сожженное дерево», — ответил я.

«Э-э-э, сынок, загадка дерева не в том, что оно горит, а в том, что оно не тонет».

«Где я?» — спросил я его перед уходом.

«Ты дома. Ты перешел свой Капернаум…»

Затесь двадцать седьмая Ирсад

Любовь моя пребывает и после смерти.

Грегорий Сковорода, мудрец из Украины

Мельницу мы таки встретили у озера возле Богаревицы. Здесь же и расположились в камышах. Сварили крупянку, сдобрили ее молоком заблудившейся коровки. Было воскресенье, угасал Божий день, и замершим плесом стелился вечерний звон. Вскоре над равниной взошла луна, как дукат. Молодые ольхи пряли над водой густую тень. Марковций наш кулеш отверг, пошел вынюхивать утиные гнезда. В поздние ляги[361] звонко хлопала рыба — к хорошему дню. К утру поймался на моего живца большущий лещ.

Переночевали и двинулись дальше. По плавням, овражкам, левадам, забытым тропам в сенокосах. Возка хлеба еще не началась, поэтому людей мы почти не встречали. Время от времени, когда нитяные значки надолго пропадали, я оставлял Алексу с пожитками, а сам разведывал направление. Под усохшим кизилом нашел родник. Смотрю, с ветви нитка свисает. Наклонился, чтобы напиться, а на дне что-то блестит, посылает медовый лучик. Вытянул его, отнес на свет — костяная девичья заколка, украшенная камнем янтаря. Простые девушки такие не носят…

«Пока вы ходили, Марковций тетерева приволок, — выбежал мне навстречу Алекса. — Еще живой, трепещет».

«Я тоже кое-что поймал», — сказал я и раскрыл ладонь.

Парень побледнел, стал хватать ртом воздух, как тот лещ. А придя в себя, выдавил:

«Это ее брошка. Мать подарила Эмешке на именины…»

«Вот и ладненько. Мать будет рада, что подарок ее не пропал».

«Что сие значит?» — глаза его замерцали тревогой.

«Сие значит, что мы на правильном пути».

«Все таятся от меня, — горько выдохнул Алекса. — Что вы имеете в виду?»

«Ничего. Человек планирует, а черт шьет суму. Мы идем — и этого достаточно».

И мы пошли дальше. Он — быстрым широким шагом, а я — будто в цепях. Чем дальше мы продвигались в поиске, тем я все более сдерживал шаг, будто хотел отодвинуть тот приход, будто боялся прийти.

У родника мы пополдничали печеной птицей. Вода была хорошая, едва терпкая от настоянных ягод кизила. Отсюда расходились три пути, сбоку наклонно стоял совершенно истлевший крест. А глиняная лепка Иисуса на удивление сохранилась.

«Почему кресты кладут на распутье?» — спросил Алексей.

«От кельтов тот обычай».

«От кого?» — переспросил, не понял он.

«От кельтов. Было такое племя — сильное, хорошо организованное и воинственное. Они пришли на наши земли после завоевания Римом Галлии. И со временем слились со славянами. Многому научили здешних людей — литью, кузнечному делу, земледелию и общественному устройству. Именно они привезли сюда обоюдоострые мечи, щиты, косы, гончарный круг, наковальни, мельницы, зернотерки, ножницы для стрижки овец и серебряные монеты. Научили обковывать лодки, варить сыр и пиво, приучили нас к солонине. Кельты полюбили сии края, этих людей и дошли до самого острова Рюген. Поэтому и назывались кельтами-рутенами. Отсюда, видать, и наше позднее название — русины… Очень смелое и свободолюбивое было племя. Боялись только одного: чтобы небо не упало на них. Но при этом имели странную слабость — поклонялись камню янтарю, какой в заколке твоей Эмешки. Потому и поселялись гуще там, где залегал сей камень. А свои владения кельты отмечали идолами на распутьях. Тот обычай мы впоследствии переняли для нашего Бога».

«Наш Бог, — протяжно повторил Алекса. — Но почему мы все время должны видеть его мертвым?»

«Потому, что мы живы».

Смерил меня удивленным взглядом. Учился спрашивать без слов.

«Мы живы Его воскресением. И в том величественном чуде нет никаких нотаций, никакого страха или поощрения. Есть только простая и страшная суть: смерть нельзя преодолеть ничем — только смертью. Вот это и явил нам Иисус. Душа, не убитая грехом, — неистребима. Телесно мы смертны, а духом нет. Один шаг от жизни к смерти. Зато какой долгий и тернистый путь от смерти к жизни…»