Кади весь превратился в слух, чудовищный ужас медленно сжимал его сердце когтистой лапой. Он не заметил, как северянин наклонился, и приподнял его за лицо. Но вздрогнул, когда их глаза встретились. В серых глазах напротив было столько горя, что ужас в душе Кади немного померк.
— Беги… слышишь? Беги, мальчик.
Голос этого грустного человека погнал Кади вперёд.
Он успел сделать двенадцать шагов, каждый из которых он зачем-то считал. На двенадцатом по его разгорячённой шее прошёлся ветерок, так словно лёгким сквозняком откуда-то сзади повеяло, но только вместе с ним изменился немного обзор… сначала мир наклонился куда-то набок, а потом опрокинулся вовсе, закрутился, завращался где-то на уровне грязной дороги, и закончился в мутной луже, что казалась целым морем, затекавшим в глаза. Это мутное море быстро окрашивалось его тусклой кровью.
***
—
Я ничего не ответил. В последние дни вообще старался с ней не говорить, хотел проучить её этим, заставить задуматься о трупах детей, которых она оставляет за собой без нужды, а просто из прихоти, но каждый раз подавая это как знак милосердия. Мол, чтобы детишки не мучались в, и без того жестоком, мире.
Она обшаривает тело узкоглазого мальчишки-вора. Нашла что-то в рукаве его рубахи. Выпрямилась с очередным звенящим кошелём в руках.
— Удача определённо сопутствует нам! — заключила она, подмигивая мне, и закидывая новый кошель в свою дорожную сумку. Там внутри звякнуло, стоило мешочку упасть в тёмную утробу сумки.
— Ты так и продолжишь молчать? — невинно осведомилась она, приближаясь ко мне и обхватывая меня за шею руками, притягивая к себе и… целуя.
Я ненавижу её и себя.
Её за то, какая она есть. Бешенная тварь, жадная до крови и пыток, так любящая мной помыкать словно я её домашний питомец. Одновременно с тем эта сука каким-то образом умудряется странно влиять и на меня…
На моё тело.
За это я ненавижу уже себя. Мой разум и тело живут разной жизнью теперь. Разум ненавидит её, презирает и боится до глубины души. А тело жаждет её ласк, неизбежно принимая их оно возбуждается, и каждую ночь Фая седлает моё тело, выжимая всё накопившееся в нём до последней капли, а напоследок оставляя на моём теле с десяток мелких ран. Я кажется уже перестал ощущать боль, и прочие эмоции мои притупились. И я бы мог просто довериться своему телу, и продолжать получать удовольствие, что постепенно разрушает меня изнутри… да только голова в луже намекает, что я так жить долго не смогу… и не захочу.
Она разрывает поцелуй. Смотрит в мои глаза дико, я же стараюсь заглянуть в это голубое безумие как можно глубже, чтобы увидеть хотя бы крошечный отблеск нормальных человеческих эмоций, а не её звериную ипостась.
— Ты должен мне, — говорит она, — должен за очень многое, но конкретно сейчас ты меня вновь ослушался… — она хватает меня за лицо, стискивает щёки так, что вминает плоть до костей. Вбивает меня затылком в каменную стену позади… голова гудит, я морщусь, но она тянет лицо книзу, заставляя смотреть ей в глаза. Придвигается близко-близко и хрипит:
— Если бы этот воришка настучал о нас страже сраного Фикара, то мы бы с тобой здесь и полегли… а я умирать пока не собираюсь, милый мой Шэн… — вторая её рука скользнула вниз, протиснулась за пояс моих штанов, обхватила мошонку, и очень больно сдавила.
Я даже не пискнул, но боль… видимо всё же отразилась на моём лице.
Она улыбнулась, чуть покраснела щеками, ей нравится причинять мне боль, и в последнее время всё больнее, ведь я начал привыкать к её пыткам и мои муки теперь не так заметны… а в этот раз она сдавила меня до мучительной тяжести, пока моё лицо не выдало нужный её результат…
Она наклонилась к моему уху, и прошипела:
— Если ты и в третий раз ослушаешься меня, мой милый Шэн… я отрежу твой стручок, и буду сушёным носить в мешочке рядом с монетами, как большую драгоценность, и каждый раз на привале доставать и показывать его тебе… — она не удержалась и вгрызлась клыками в мою шею.
Нервная острая судорога.
Она вытащила зубы, слизнула капли проступившей крови и отпрянула.
И стоит рядом, словно ничего и не было. Оглядывает улицу. В этом узком тёмном проулке больше никого нет. А Фая теперь выглядит как смущённая девчонка. Щёки алый. На губах полуулыбка, в глазах усмешка… я сам себя отдёрнул, невольно засмотревшись…
Ей верить нельзя!
— Убери здесь всё, — буднично говорит она, и уходит в сторону площади, на прощанье бросив: — Куплю специй и может немного еды… встретимся в трактире, поедим и свалим отсюда.
***