Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Мне снились друиды, штурмующие город-крепость — молодые и старые, в человеческой и в звериной формах, они шли и шли, и им не было конца. Столичные жители пытались сбежать, но лесное воинство окружало их, теснило, не давало уйти. Когда кто-то из осаждаемых падал, сражённый стрелой, или исчезал под обрывом, опутанный щупальцами хищных лиан, стоявший у меня за плечом Сай простирал руку и рассказывал, какая история стояла за его жизнью.

Мне снилась Мелисса — у неё было лицо Димеоны, но я всё равно знал, что это она, потому что она поила Фериссию ядом, а иногда поворачивалась ко мне и спрашивала: «Ну, как, Максим, ты всё ещё хочешь быть моей вещью?» Почему-то во сне я хотел.

Мне снилось знание — оно было чем-то вроде светящейся горькой патоки, не выпив которую, нельзя было угадать, истинно оно или ложно, а когда выпьешь — было уже слишком поздно.

Мне снилось невежество — оно было серой, живой, шевелящейся массой, принимающей в себя людей, растворяющей их без остатка. Про это все знали, но почему-то продолжали стремиться к нему, и я тоже шёл вместе со всеми, шагал среди серых фигур, а в толпе металась моя Димеона, хватала людей за руки, заглядывала в их лица, но у них не было лиц, и Димеона продолжала метаться, но, когда она подбежала ко мне, я сделал так, что и у меня тоже не стало лица, и она меня не узнала и побежала дальше, маленькая, запыхавшаяся, смятенная, а я всё шёл, шёл, и серые нити коснулись меня, и стало поздно, и девочка поняла, что потеряла меня навсегда, и тогда она закричала...

В этот момент я проснулся.

Болели мышцы — поза, в которой я спал, оказалась не такой уж удобной. Было темно: камин догорел, лампы были потушены, и лишь в приоткрытую дверь лился неяркий свет из коридора. В полумраке надо мной возвышалась чья-то фигура — в её неестественной застывшей позе было нечто тревожащее. Я прищурился, силясь понять, кто это.

— Бу! — сказала фигура.

Я поморщился:

— Вась, чего пугаешь?

Чародейка захихикала.

— Тебя Артамон просил разбудить, — сказала она. — Говорит, ты хотел посмотреть, как твои зазнобы поцапаются.

— Поцапаются? — спросил я, садясь. — Зазнобы? Ты имеешь в виду атаку на Сивелькирию?

— Атаку ты пропустил, — отмахнулась волшебница. — Туда уже жрецы заявились, переводят город в домен Фериссии. Твоя ненаглядная, похоже, решила, что это подходящий момент для выяснения отношений, и на всех парах туда мчится.

— Туда... Можно?

Василиса покачала головой:

— Магистрат в Малом зале, у них есть картинка от наблюдателей. После трансляции тебя там же и расстреляют.

— Вась, старо... — буркнул я, на плохо слушающихся ногах выходя в коридор.

Малый зал был заполнен магистрами и оперативниками. Работали два проектора, свет был притушен. Левый экран разделили напополам, на нём шла трансляция с двух камер сразу. На правом перемигивались когитограммы: зона контакта, несколько планов помельче и общий вид на столицу. Я опустился на свободный стул неподалёку от входа, Василиса присела рядом. Пек оглянулся и тоже перебрался к нам.

Говорили мало и в основном не по делу: люди смотрели кино из столицы и то и дело ходили за кофе. Осадько сидела неподалёку от шефа, Леа вязала, Клязьмин откровенно боролся со сном.

— А где Ерёмин? — спросил я у Василисы чуть громче, чем следовало.

Рядом кто-то закашлялся.

— А он это... Бюллетень взял, — ответил Крымов, давя улыбку.

«Значит, там, — подумал я, устраиваясь поудобнее. — До чего же мы любим спорить с приказами, аж жуть!»

***

Мелисса двигалась через город, как нож сквозь масло. Она была режущей кромкой, остриём бритвы, точкой, где кончается старое и начинается новое, непохожее на него, границей жизни и смерти, линией раздела света и тени. Она шла впереди жрецов, впереди воинов, впереди всего мира, и мир прогибался, мир шёл за ней, мир заискивал, мир становился тем, чем она желала его видеть. От потоков магии на когитограммах рябило в глазах.

Когда я впоследствии вспоминал эту сцену, первым всегда приходило твёрдое убеждение: Мелисса была прекрасна. Грохот зданий, рушившихся по обе стороны от проспекта, хлюпанье биомассы, шлейфом тянувшейся у неё за спиной, с голодным чавканьем разраставшейся вширь и вглубь, крики несчастных, не сумевших вовремя убраться с дороги, стоны трясины, шорохи далёкого леса — всё это было лишь фоном. Лишь верховная жрица имела здесь власть и значение, лишь её слово становилось законом, лишь взгляд её жёлтых глаз выбирал, что оставить, а что убрать из этой реальности.

Единственную одежду жрицы составляли ритуальные знаки, татуировки, отметины и амулеты: магическая буря, бушевавшая вокруг, не оставила бы материи платья ни малейшего шанса. Лицо Мелиссы было, впрочем, спокойно, веки — полуопущены, а жёлтый огонь под ними пылал с такой силой, словно я глядел в раскалённую печь или в жерло вулкана.