Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

— Мелисса просила, чтоб я показал вам всё, — сказал он, тщательно выговаривая слова. — Стало быть, она верит в вас. Стало быть, она верит в то, что вы сможете увидеть картину такой, какова она есть, а не такой, какой она или я хотели бы вам её показать. Вы, наверное, хотели узнать, как обстоят дела у нас здесь, в лесу? Вы узнали.

— Узнать и увидеть — разные вещи.

— Лагерь лесных жителей ночью перед атакой... — Сай, казалось, не слышал меня. — Дым костров, бой тамтамов, звуки приказов... Приготовления воинов... Картина, которой я надеялся никогда не увидеть. Ничего не поделаешь: Мелисса считает, что откладывать дальше нельзя. Что вы ещё хотите узнать? Вы хотите, чтоб я вам ещё что-нибудь показал?

— Сай, я уже видел достаточно, — поспешил сказать я. Жрец выдохнул с нескрываемым облегчением. — Но, Сай, я ничего почти что не понял. Кто все эти люди? Я не знаю контекста.

— ...Контекста? — жрец-распорядитель задумался. — Извольте, я дам вам контекст. Эта девочка, что мы видели, — дочь Сигаула. Ей нравится слушать растения. Ещё ей нравится слушать отца. Сегодня ночью она увидит, как её отец убивает людей. Понравится ли ей эта идея? Захочет ли она быть с ним или с нами? Почувствует ли она саму эту разницу? Не могу сказать. Мне хотелось бы знать, но я не знаю.

Он с кряхтением отлип от стены и, поскольку я не садился, сам сел на низкую табуретку.

— Парень с родинкой, — продолжал он. — Узкоплечий, с косичкой, с перепуганным очень лицом... Вы заметили? Он не увидит рассвета. Его убьют либо ваши люди, либо наши, когда он не сможет начать убивать ваших. Для него это слишком много. Мы пытались ему объяснить, но он слишком боится — и тех, и других, и нас даже. Хорошо было бы, если б он убежал, или спрятался, или нашёл какой-нибудь ещё выход, но — увы... Я предлагал Мелиссе отправить его подобру-поздорову, но она отказалась. «Всё равно не поймёт», — так она мне сказала. «Этой ночью кого-то убьют. Пусть лучше убьют его, чем тебя или меня».

В голосе Сая сквозили боль и тоска.

— Послушайте, Сай, — я прокашлялся. — За что вы вообще боретесь?

— За жизнь, — ответил он, не задумываясь, и поглядел на меня с какой-то странной, отрешённой печалью. — За свою жизнь, более ни за что. Всё остальное мы предпочитаем давать без борьбы — так, чтобы те, кто готов, приняли это сами. Всё. Ну а, кроме жизни, бороться за что-либо смысла и не имеет.

Я нахмурился.

— И вы решаете, кто готов, а кого отправить в расход?

— Очень свежая идея, — без всякой интонации в голосе сказал жрец. — Очень. Браво! Мне бы тоже хотелось, чтоб никто не умирал, чтобы люди решали всё сами... Но в большинстве случаев получается так, что решаем либо мы, либо кто-то другой. Как у нас говорят, боги помогают лишь тем, кто сам способен себе помочь... К сожалению.

Он вздохнул.

— У него есть сестра, — продолжал Сай. — Примерно полгода назад она убежала... Это один из наших хороших примеров. Наши люди могут жить в городе, хотя, конечно, не все. Она давно не писала, но я наводил о ней справки — у неё сейчас всё хорошо. Она нашла мужчину, который о ней заботится. Они сейчас в Хильцдорфе, стало быть, им ничто не грозит. Она присылала стихи — не сейчас, а давно ещё... Вот, послушайте.

Он поднял голову и принялся декламировать:

Этот город ослеп. Этот город уснул, умер.. вымер.

Он себя растопил на ладони у солнца и слёг.

Он так долго курил. Что, наверное, легкие выжег.

И спасти его может теперь только холод и йод...

Но сегодня весна. Корчусь в ней как речная пиявка.

Я скитаюсь. Я в ней колочусь словно в тесном мешке.

Город терпит внутри у себя все трамвайные давки,

Но меня он не может стерпеть.. Хочет выплюнуть вне..

Этот город ослеп. Он покрыт темно-синей тоскою.

Он лежит и молчит обо всём, и молчит о тебе..

А я в нем. Я больна и покрыта как плесенью — болью

С терпким запахом спирта в перебродившем вине..[1]

— Это она написала, — со вздохом сказал он, глядя на меня поверх очков. — Очень радует, когда у людей всё так хорошо складывается.

Я подозрительно покосился на него:

— Звучит не слишком-то жизнеутверждающе.

Сай усмехнулся:

— Самые горькие слёзы всегда льются в последнем шаге от счастья... Ладно, одевайтесь — нас, должно быть, уже ждут.

***

Мы вышли в коридор, ведущий в Святая Святых. Сай сделал два шага и остановился, предостерегающе подняв руку. Из тайной комнаты доносились женские голоса — говорили, как мне показалось, на повышенных тонах, но при нашем приближении разговор стих. Потом Мелисса сказала, громко и внятно: