Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Стол был покрыт пылью и завален бумагами. Я уселся в продавленное кресло и взял верхний лист — это оказался черновик моего отчёта об амазонках. Даже удивительно, насколько мелочными показались мне собственные переживания, связанные с этим заданием, сейчас, по прошествии всего-то четырёх дней, в течение которых я успел спровоцировать драку, разворотить таверну, прозевать покушение на туристку, высадить восемь мегакэрроллов за три минуты, угодить с туристкой в тюрьму и потратить пару своих окладов на тряпку. Интересно, подумал я почти с ужасом, неужели мои нынешние приключения тоже покажутся ерундой в сравнении с тем, что ждёт меня, скажем, через неделю? Нет, вряд ли: теперь со мной Василиса, верный гарант контроля над ситуацией, а это значит, что дальше всё пойдёт как по маслу. Я отложил отчёт в сторону и взял из стопки следующий листок.

Ничего интересного — это я пытался разогнуть интеграл Гофмана, используя криволинейные координаты Горшева. Интеграл я, конечно, так и не разогнул — он вообще аналитически не берётся — но зато сам почти поверил в то, что в якобиане ошибка, да ещё и пристал с этим к Пеку, а тот отправил меня искать истины такой дальней дорогой, что я вконец разуверился в комплексном исчислении. Жаль, ведь могла бы быть нобелевка, как любит шутить в таких случаях Крымов. Я отложил интегралы и стал копаться в бумагах дальше.

Больничный, не отданный шефу («Да верю я Вам, верю! Избавьте Вы меня уже от этой своей бюрократии!»). Исследование по Топи — ничего нового, но хотя бы не напортачил. Проект статьи для журнала — писали совместно с Гришиным, он должен теперь переписываться с редакцией. Проект статьи в стенгазету — бездарно, зато, по крайней мере, своё. Пророчество из Исаева. Разгаданное судоку.

Я встал с кресла и подошёл к чайному столику. В цельнометаллическом бойлере, свидетеле сразу нескольких ушедших эпох, ещё оставалось немного воды — я щёлкнул кнопкой и вернулся за стол. Под расчерченным японским кроссвордом обнаружились распечатка статьи (Пек обещал рассказать) и неудачный шарж на Федотова — не умею я рисовать, а жаль. Под всей этой макулатурой обнаружилась книга — монография Штуцера: седьмой раз продляю в библиотеке и всё никак не могу дочитать, потому что тоска смертная. Под талмудом обнаружилась толстая тетрадь в клеточку — я застонал и расплылся в кресле.

...Такие тетради копят всё самое ценное, что мне удаётся извлечь из своего аспирантского прошлого. Сначала я было записывал вообще всё, но быстро понял, что это — путь в никуда, поскольку крупицы нужной информации совершенно терялись среди диких бессмысленных выкладок. Тогда я начал, как все, работать преимущественно на бумажках, переписывая в тетрадь только то, в чём был абсолютно уверен. Это помогло. Получилось нечто вроде аспирантского дневника — полевые заметки в нём лихо перемежались какими-то формулами и цитатами из популярных источников, но с ним, по крайней мере, можно было работать. Что мне не нравилось в новом формате — так это то, что он со всей очевидностью показывал, что я не справляюсь.

О, нет: дело было отнюдь не настолько плохо, чтобы кто-либо предлагал мне сменить сферу деятельности. Скажу больше: у меня уже очень давно не возникало сомнений в том, что я, в конце концов, с грехом пополам защищусь и продолжу работать по специальности — не может не сдать экзамена человек, у которого уже год как свой кабинет в Управлении, которого знает почти весь отдел и который по вечерам пьёт чай с директором заведения. Нет, тут дело было в другом: как бы я ни обманывал себя относительно собственных никудышных способностей, и сколько бы времени ни ушло у меня на написание диссертации, в глубине души я по-прежнему не был уверен, что всё это мне надо.

Внешне это не проявлялось почти никак: с работой, которую мне давали, я справлялся на средненьком уровне, компенсируя отсутствие особых талантов ответственностью и исполнительностью. Но вот если бы кто-то начал смотреть глубже, то оказалось бы, что по-настоящему выдающихся дел у меня за душой как не было, так и нет, и что за два года я не смог даже найти для себя направление, которое мог бы назвать основным. Тетради показывали это со всей очевидностью: за всей работой — впрочем, весьма большой и проделанной весьма добросовестно — не стояло никакой общей идеи, а её результаты — достаточно скромные — могли пойти единственно в диссертацию, которая сначала будет со скрипом защищена, а потом так и уйдёт в архив невостребованной.