— Молчать тоже не хочется, — добавила она секунду спустя. — Хочется говорить. Обычно я говорю мало, только о Фериссии или о пустяках — больше о пустяках, потому что я очень глупая — но вот сейчас мне почему-то кажется, будто есть что-то главное и о нём можно говорить очень долго, только я не знаю, почему оно главное. И с тобой говорить мне, наверное, тоже нельзя, потому что ты меня всё это время обманывал, и Мелисса наверняка сказала бы, что нельзя, потому что ты дикий и врун, а значит, плохой, но я всё равно почему-то верю, что вы хорошие... Ты хороший. Про Василису не знаю. Ты хороший, просто ты знаешь мало.
— Так расскажи! — предложил я. — Время есть. Расскажи, чтоб я знал то, что следует.
— Это трудно, — Димеона вздохнула. — Видишь ли... Мелисса послала меня, чтобы я посмотрела на диких людей, на то, как они ошибаются. Я сказала, что, раз они ошибаются, их можно научить тому, как правильно, а она только засмеялась и сказала, что я так думаю лишь оттого, что не видела их своими глазами и что они на самом деле гораздо хуже, чем я о них думаю, и я не понимала, как они могут быть хуже, если я и так думаю, что они ошибаются и не знают закона Фериссии... А теперь, когда меня чуть не убили, когда оказалось, что даже ты меня всё время обманывал, я вижу, что была неправа, потому что я очень глупая, а значит, Мелисса права, и мне надо быть такой, как она.
Девочка вздохнула и замолчала.
— Мелисса давно тебя учит? — спросил я.
— Она мне вместо матери, — кивнула друидка и посмотрела на меня с каким-то странным выражением. — Получилось так, что она приняла меня к себе — сначала как дочь, а потом и как ученицу. Это долго рассказывать — не знаю, стоит ли...
— Расскажи, — я положил руку на ладонь лесной нимфы. — Расскажи обо всём, о чём хочешь.
Димеона посмотрела на меня с недоверием, о чём-то задумалась, что-то взвесила — несколько выражений пробежали по её лицу — откинула со лба прядку волос и вдруг стала рассказывать. Это было описание жизни друидки — путаное, но ужасно простое, и в нём было всё: печали и радости, надежды, стремления, победы и поражения. Девочка говорила нескладно, от сердца, иногда забегая вперёд, иногда вспоминая что-то, иногда останавливаясь, не в силах найти нужных слов или справиться с нахлынувшими эмоциями, иногда повторяя одно и то же по несколько раз, однако при каждом повторе привнося что-то новое. Я сидел рядом и слушал с открытым ртом.
Друидка рассказывала о лесе, о доме, о том, как жила вместе с Сёстрами, как осталась одна, и как Мелисса взяла её в ученицы, и как она радовалась, и как переживала, боясь, что не сможет чего-то для неё сделать. Мелисса была умная, занятая, но очень добрая и всегда находила время, чтоб поиграть с Димеоной, просто поговорить или научить тому, что знала сама. Так шли год за годом, месяц за месяцем: зима сменялась весной, за летом спешила осень, а маленькая община жила, никому не мешая, затерянная в глубине леса, и Димеона росла, училась ходить путями Фериссии и очень гордилась тем, что станет однажды такой, как её наставница.
Потом нежданно пришла беда. Бедой оказались дикие люди — рассказ Димеоны здесь становился туманным, чересчур путанным, девочка всё время прыгала с одного на другое, периодически начиная плакать, и понять, что же произошло, я смог только в общих чертах, но, пожалев нервы нимфы, не стал переспрашивать. «Это зло... Плохие, плохие люди!» — повторяла друидка.
Похоже, произошла стычка: какие-то из сестёр и братьев погибли, но сама Димеона и её наставница выжили. Чужаков прогнали или убили — здесь Димеона опять не могла говорить из-за слёз и от отчаянья — и община друидов, пусть и поредевшая, стала жить дальше практически так же, как и до инцидента. С этой поры, однако, Мелисса до неузнаваемости переменилась: вместо добрых слов о любви Фериссии она всё больше говорила о том, что Богиня покарает неверных и что нет иного пути исправить людей городов, кроме как истребить их всех до единого. Для девочки настали тёмные времена: никто больше не встречал её добрым словом, не учил полезным секретам. Лишь старик Левизан иногда брал её с собою за травами, но он почти всё время был занят, готовя порошки и снадобья, так что вскорости Димеона осталась почти что одна. Люди посёлка шли к ней, лишь когда им было что-то надо, те из её друзей, что уцелели после побоища, ушли дальше в лес, а от прежних храмовников осталась одна только Мелисса, проводившая теперь часы в уединении, лишь иногда выходя к людям и рассказывая о Фериссии так, как прежде не могла и помыслить.