Маг поневоле (СИ)

В первую очередь, в глаза бросился небольшой грубо сколоченный стол. Оно и понятно. Ведь именно на нём коптила толстая, как-то чудно скрюченная, свеча, освещая разложенную немудрёную снедь. За ним вольготно расположился Гонда, уже чем-то аппетитно хрустя и блаженно улыбаясь. Слева, серым смазанным пятном, стояла уже привычная печь, рядом, нависали полати, справа, возле оконца, чернела крышка сундука. Если и было в комнате ещё что-то, то оно надёжно таилось по тёмным углам, сливаясь с фоном. Во всяком случае, толпы мужиков с верёвками и цепями, которых я подспудно боялся увидеть, спрятаться там не могло. От сердца немного отлегло.

— Ты чего опять встал? — Мягко подтолкнула меня сзади Ганька. — Засмущался, что ли? Так вон, с охламона пример бери. Ещё войти толком не успел, а уже жрёт за семерых.

— Оголодал малёха, — ничуть не смущаясь, прочавкал Гонда и потянувшись к глиняной бутыли, добавил. — Ты дружка моего не обижай. У него энто дело в первый раз будет. И Нинке скажи, чтоб поласковее была. — Он недоумённо огляделся вокруг и спросил. — А где она кстати? И кружки только две на столе стоит.

— Будет ему Нинка, — Ганька слегка прижалась ко мне и, ласково потрепав за волосы, ещё раз подтолкнула в комнату. — Садись вон к столу. Поешь пока. — И повернувшись к Гонде, ответила. — С Нинкой я договорилась. А тока уверенности не было, что ты не один придёшь. Вы же все напуганные там. А Нинку позвать недолго. Ты же знаешь, она по соседству живёт.

Я сел на узенькую скособоченную лавочку, взглянул на весело скалящегося Гонду, ласково, с какой-то жалостью, смотрящую Ганьку и почувствовал, что меня начинает отпускать. Слишком велико было напряжение последних дней, подспудно не давая расслабится. Слишком велик страх, снова оказаться в подвале, с цепью на ноге и пониманием полной безвыходности своего положения. Это ведь чудо, что Гонта меня тогда выручил. А чудес, как известно, не бывает. Вот и получается, что я дважды обязан этому худенькому весёлому парнишке: за то, что в подвале не бросил, и за столик этот, пусть скудно накрытый и со свечкой коптящей, вместо яркого светоча, но зато впервые дающий почувствовать себя в безопасности. Человеком себя почувствовать, а не зверем загнанным. От избытка чувств защемило в груди. К глазам подступили слёзы. Чувствуя, что сейчас могу разрыдаться, я закусил губу и потянулся к грубо нарезанным кускам сала.

— Ну чего уставился то? — Вызверилась на Гонду Ганька. — Не видишь, тяжко ему. Вару давай наливай. С него быстро отпустит. — И, грустно посмотрев на меня, покачала головой. — Молоденький какой. Жалко прям! Как кличут то хоть тебя?

— Вельдом меня зовут, — сквозь зубы процедил я и, сгорая от злости и стыда за себя, залпом выпил поднесённую Гонтой кружку. Сопли он, видишь ли, распускать надумал! Тряпка!

Напиток был не менее противный, чем тот, которым нас Никодим потчевал, но дело своё знал. Сначала полыхнуло в горле, заставив, судорожно потянутся к закуске, затем раскалённой лавой ухнуло в желудок и наконец, тёплой волной, разошлось по всему телу. На душе сразу стало легче и спокойнее. Оно и правильно. Все проблемы будут завтра, а сегодня мы просто отдыхаем.

— Что друже, полегчало? — Засмеялся Гонда, вновь наполняя мою кружку. — Лучше Антипа в деревне никто вар не делает!

— Жалко-то как, — вновь покачала головой Ганька. — Вот ведь доля нелегкая досталась!

— Ты лучше меня пожалей! — Приобнял её, смеясь Гонда. — А его Нинка жалеть будет. Чего расселась то? Давай, зови соседку свою.

Ганька вышла, тихонечко скрипнув дверью.

— Давай ещё выпьем, друже, — поднял кружку Гонда. — Нынче до утра гуляем. — И задумчиво добавил. — Когда ещё доведётся за таким столом посидеть, да баб потискать? Только Трое знают.

Мы выпили. Стало совсем хорошо. Напряжение последних дней пропало без следа. Моё нынешнее незавидное положение и более чем мрачное будущее, всё это отошло на второй план, стало каким-то далёким, незначительным. Мне стало спокойно и даже чуточку весело.

— Ты в школе за меня держись, — прочавкал Гонда, энергично обгладывая куриную ножку, — а то пропадёшь. Наивный ты и доверчивый. А тут никому верить нельзя! За шмат сала лучший друг продать может!

— И ты, значит, продать можешь? — Улыбнулся я, хлопнув ладонью по столу. — Ну, за куриную ножку, например?

— А то, — согласился со мной Гонда. Он задумчиво повертел в руке куриную кость и, решительно сунув в рот, громко захрустел. — Хотя нет, — покачал он головой. — Маловато будет. А вот за целую курицу продам с потрохами!

Мы весело засмеялись, выпили по третьей, и плотно это дело закусили. Я удовлетворённо икнул и, потянувшись к несуществующей пуговице на рубашке, прислонился спиной к стене.

— Душновато что-то здесь, — тяжело дыша, заметил я. — И в сон потянуло.

— Так это с голодухи, — лениво заметил Гонда, ковыряясь в зубах. — Наелся с непривычки до отвалу, вот еда и тянет. Может, ещё выпьем? — Он потянулся к бутыли. — Сразу отпустит.

— Да нет, — с трудом отмахнулся я. — И так голову кружит. И сил нет никаких.