Маг в законе. Том 1

Огреб, Друц-Бритый! Раскатал губы? Или сам не знаешь, что даже среди отпетых душегубцев не каждый в мажью науку пойдет? Вон, девка Филатова сама просилась — отказал. А теперь уж не обессудь. Два раза подряд фарт в руки не идет. Так что пей, веселись — до первого дела.

А дальше — сам знаешь…

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Если случайно заглянуть Петюнечке в его ласковые, бессмысленно прозрачные пуговицы-бельма куклы из папье-маше (ма-ма! мама моя! ма..), то можно разглядеть:

…петух.

Роскошный, исчерна-рыжий кочет с кровавым гребнем. Пляшет; переступает с ноги на ногу, подпрыгивает, растопырив крылья. Грозно мелькают шпоры: где соперник? заклюю! Вертится голова на пушистой шее, косит налитым глазом. Сверху тополиный пух сыплется, летним снегом. Так веселее.

Пляшет кочет, как хочет.

На раскаленной сковороде.

А где-то рядом гармошка смеется-заливается…

* * *

На другой день все отсыпались до полудня. Потом, продрав глаза и выкурив по паре цыгарок, лениво решили, что стоило бы заняться обедом. Силантий был отправлен в лес, и вскоре вернулся, таща на себе убитую косулю. Петр зачал свежевать, ты, натаскав воды, принялся колоть дрова.

Кашеварил Карпуха.

Через час-полтора, все так же неторопливо, чтобы не сказать — степенно — хлебали наваристый бульон, хрустели зажаренным на угольях мясом и сухарями; водки выпили только одну бутылку на всех — разбойнички-"артельщики" оказались люди хозяйственные, с понятием, не чета всякой пьяни вроде Филата Луковки. Тот бы точно не просыхал, пока весь запас хмельного не прикончил!

— А Филата поймаю — башку оторву.

Это ты вдруг произнес вслух без видимой причины.

Само вырвалось.

— Может, и ловить не придется, — загадочно ухмыльнулся Карпуха. — Филат, слыхал я, из балаболок, а Ермолай Прокофьич ихнего брата страсть не любит!

— Зачем же тогда Филату поручил? Неужто под рукой никого понадежнее не нашлось?

— Видать, не нашлось. Да и то сказать: надежному человеку плата полагается, а Филат — он за полбутылки мать родную пришибет! Вот только, чую, боком ему выйдет та сивуха…

Да, похоже. Осторожный мужик Ермолай Прокофьич. А сгинуть по-всякому человек может: от пьянства сгореть, в болоте утопнуть… Все одно дознаваться с пристрастием некому — велика ли птица? Ну да бог им судья, хоть купцу, хоть Филату. Ты лучше о себе подумай, Валет Пиковый. Вот, к примеру, выяснится, что есть-таки хвосты за Княгиней — станет ли купец рисковать, тебя в живых оставляя? Бритый, варнак пришлый, на язык дерзкий… Думай, Валет Пиковый, думай, что делать. Может, и впрямь когти рвануть? Мало ли что купец про гиблые места болтал — авось, не сгинешь?..

— Глянь-ка, Силантий: вроде идет кто? — прервал твои мысли тихий возглас Карпухи.

Когда было нужно, с Карпа разом слетало все его дурацкое фиглярство, и он мгновенно становился собранным, жестким; и взгляд короткий, точный, оценивающий — словно на мушку берет. Из такого бы славный подельщик вышел, а там, глядишь, и маг в законе. Но, как видно, не судьба.

Вдалеке, меж деревьев, действительно мелькнула человеческая фигура. Силантий (очевидно, самый зоркий из троицы) вгляделся из-под руки.

— Тимоха-лосятник, — махнул рукой. — Небось, жрать попросит.

— Тимошка? это хорошо-о-о, — протянул Карпуха и залихватски подбоченился, вновь становясь прежним. — Пожрать мы ему дадим — отчего ж не дать? Только за это мы его в село отправим, на баб охотиться! Небось, бабятинки-то всем хочется?

— Дело! — радостно осклабился Силантий. — Только ты, Петька, гляди! Удавишь какую — всех кончать придется, а там и нас со свету сживут.

Петр только хмыкнул, а Карпуха ухмыльнулся в редкую бороденку. Видать, была у «артельщиков» любимая подначка — насчет удушенной Лупатым богомолки.

Шутка, значит.

— Здоровы будьте, артельщики! — еще издали заорал Тимошка. — Пошамать чего найдется? Брюхо, почитай, к спине прилипло! Э, да у вас пополнение! Што, и ты, ссылочный, в гулевые подался?! Ну, тут самая што ни на есть твоя кумпания и собралась!

— Тебя одного дожидались. Все глазоньки выплакали, — лениво бросил Карпуха.

— Дык пожрать дадите? — осведомился тоном ниже Тимошка, подходя поближе.

— Садись уж, жри.

Жрал Тимошка, что называется, в три горла. Он бы наверняка еще и добавки попросил; вот только понимал лосятник, с кем трапезничает; догадался промолчать.

Губы вытер и ждет.

— Слышь, Тимофей, — Карп выколотил трубку, которую предпочитал цыгаркам, — сходи-ка за бабцом, а? Нам, сам знаешь, в село заявляться не с руки, а тебя там всякая собака знает…

— За мной хучь баба, хучь девка, за тридевять земель! — лосятник выпятил грудь колесом, но глянул на тебя и прикусил язык. — Для хороших людей мы завсегда… Марфу-солдатку с дочкой вести?

— Правильно понимаешь. А не окажется дочки — одну Марфу тащи. Она баба справная, в теле, на всех хватит. Да и сам подсластишься, ежели захочешь.

— Моя хотелка осечек не дает! — вновь не преминул похвастаться Тимошка. — Ну, я пошел. Как раз до вечера обернусь.

— Лады. И штоб языком лишнего не трепал! Особливо — вот про энтого, — Карп мотнул головой в твою сторону.