Магаюр

Неторопливо идёт эрдельтерьер, похожий на усталую советскую игрушку, мимо дворовой лавки, где сижу я и жду Антона, заставляющего всегда себя ждать, знает, что мне больше не к кому обратиться, только сейчас, наверно, сползает с дивана, который весь в пятнах, потому что Антон раз в день проливает на него крепкий чай, выходит, щурясь, на солнце Бибирева и вздыхает, потому что ему лень ехать куда-то, да и вообще жить, но он тепло ко мне относится и ему нужны деньги, так что сейчас он уже должен сидеть в трамвае, подумывая, куда заскочить после встречи со мной.

Откуда вообще взялось это солнце, только что были тучи и леденящий ветер, а уже жарко, я снимаю плащ, через минуту расстёгиваю шерстяной жилет, ощупываю рукой потную спину и озираюсь с интересом, наблюдает ли кто за мной, но никому дела нет, ну разделась, ну засунула руку под футболку, я вспоминаю цитату из американской литературы «он жил, он потел», и происходящее словно наполняется смыслом.

Зачем древние славяне покинули свои дома у зелёных Карпат, из какой жадности они погнали лошадей в эту равнину, продуваемую насквозь, где не знаешь, от чего в первую очередь спасаться – от непогоды или от бога, где уже в начале июня вся зелень в пыли и стоит такой до осени, где леса глухи и губительны до такой степени, что недалеко от трассы можно обнаружить замшелый ботинок заблудившегося профессора, почему?

Жили бы пусть тут северные народы, им всё это привычно, так сказать, из глубины веков для них характерно, а мы до сих пор как закинутые ни за что в тусклую преисподнюю, где вместо жары всё остальное, хотя и жара бывает, сразу пылают торфяные болота – только подумайте, что под ногами зрелище для Данте.

Снова задул ветер и стало пасмурно, застёгиваю пуговицы жилета, молнию плаща, оглядываюсь, снова никто не смотрит, и Антона нет, помятый забулдыга лезет в урну, достаёт окурки и – в карман, он, наверно, далёкий правнук свирепого Желолюта из Богемии или Мислава, грешного священника из Моравии, а скорее всего, его предки обычные крестьяне, как и у меня, все мы крестьянские потомки, разбрелись, предаёмся самосозерцанию и отдаляемся от природы, то ли саморазрушаясь, то ли приближаясь к аристократическим родам, или всё одновременно.

С другой стороны, так ли плохо мне здесь, на самом деле нет, если есть квартира, а у меня есть, живи как хочешь, продукты дешёвые, железная дорога подорожала, но всё равно нормально, топят, если платишь, люди иногда приличные попадаются – вот Антон, мог бы не ехать ко мне, сидеть у себя в Бибиреве, но отзывчивый, надо признаться, потаскун он ещё тот, но добрый, может, мы сейчас вместе, как в старые времена, то есть пару лет назад, расслабимся и попытаемся разобраться, для чего мы здесь и кто мы друг другу, раньше мы состояли в тех иллюзорных отношениях, когда один думает, что любит, но за любовь принимает привязанность, а другой хочет полюбить, но у него не выходит.

А, вот он идёт, заметил меня и лыбится, рада его видеть, обнимает меня, улавливаю знакомый сладковатый запах, садится рядом, я ему про миграцию древних славян, он смеётся, полностью со мной согласен, тогда говорю, что и тут тоже неплохо, он кивает, рассказывает про новую подружку, она зарабатывает рекламой и по ночам они придумывают слоганы, ну мне пора, говорит, и протягивает пакетик с травой, я ему отдаю деньги, и он уходит, вот и пообщались.

Возвращаюсь в машину, жёлтые дедовы «жигули», рассматриваю пакетик, не пожалел, больше, чем договаривались, вдруг стук в окно, я дёргаюсь, ожидаю увидеть мента, а это таджик в кепке, стучит настойчиво, будто работу выполняет, кручу ручку, окно со скрипом открывается, просит огонька, акцент смешной, достаю последнюю зажигалку из бардачка, на, говорю, отец, это тебе от всего приползшего сюда столетия назад неразумного славянского народа; он кривится в улыбке, трясёт головой, я закрываю окно, таджик машет мне рукой, в зеркало заднего вида вижу, как он закуривает, прикрывая сигарету ладонью от ветра, и снова показалось солнце, я включаю первую передачу, повышаю обороты двигателя до трёх тысяч и плавно отпускаю сцепление.

Ныряльщики

Набережная Тамани, мучительные звуки эстрады. Говорят ведь: не пой, соловей, возле кельи; так нет же. Константин рассуждает о раках: «Рак раку рознь; нет, дорогая, двух одинаковых раков, да и кошек тоже нет: посмотри на эту, какой у неё перламутровый глаз». А я больше смотрю на старые дома и вещи, которые стоят внутри квартир на подоконниках: чебурашка, красный телефон с циферблатом, швейная машинка.

Много известных людей бывали в Тамани; один из них, литератор и по совместительству директор завода «Красный резинщик» Михаил Георгиевич Дестунис, даже написал о ней повесть, которую прочитали все сотрудники завода «Красный резинщик», восторгаясь лёгкостью письма Михаила Георгиевича Дестуниса.