Магазин работает до наступления тьмы 2

В квартире было пять комнат, санузел, в котором прямо из стен сочилась ржавая вода, и кухня, аппендиксом располагавшаяся в конце длинного коридора. В коридоре постоянно пахло горелой проводкой, лампочки мигали и регулярно взрывались. Здесь вообще была какая-то беда с электричеством, в комнате Славика и Матильды полуслепая люстра гасла сама по себе, на кухне вилка от холодильника вплавилась в розетку. Когда в коридоре осталась всего одна лампочка, Славик решил внести свою лепту в благоустройство общего жилища и вызвал через сайт электрика. Электрик дальше прихожей идти отказался и, понаблюдав какое-то время за мигающей лампочкой, пробубнил сквозь маску:

— Она ж у вас морзянкой сигналит. — Он достал огрызок карандаша и начал записывать точки и тире на каком-то бланке: — Б… О… Й… С… Я… У… Х… О… Д… И…

— Она тебе добра желает, дядя, — сказала, высунувшись из своей комнаты, крохотная девочка в красном платьице, которая постоянно что-то жевала. — Ты лучше правда уходи по-хорошему.

И электрик, всмотревшись в ее бледное непроницаемое личико, вдруг скомкал бланк, заторопился и сбежал, заявив на прощание, что вызывать надо было не его, а сведущего попа.

Матильда потом очень ругалась на Славика, обещала выдавить ему глаза и отобрать новенький телефон. К первой угрозе он уже привык, а вот второй испугался и клятвенно пообещал больше в жизнь коммуналки не вмешиваться и никаких людей сюда не приманивать.

Девочка в красном платье была похожа на целлулоидную куклу. Живыми казались только ее глаза, блестящие и голодные. Однажды Славик видел, как она отколупнула в коридоре кусок штукатурки со стены и съела. В другой раз он заметил ее с мышеловкой в руках и готов был поклясться, что серый подергивающийся хвостик в уголке рта, который она торопливо всосала, будто макаронину, ему не привиделся.

— Не трогай их, и они не тронут тебя, — учила Матильда. — Сиди тихо, как мышь.

Славик вспоминал хвостик и криво улыбался. Наверное, он боялся бы куда сильнее, может, даже сбежал бы отсюда к чертям собачьим в чужой перекроенный мир, если бы не постоянная сковывающая тело и разум усталость. Спал он плохо и беспокойно, вскакивая от бредовых снов, в которых от него требовалось немедленно куда-то бежать, что-то делать. Ноги пульсировали по ночам ноющей болью, чесались заживающие ладони — он помнил, как хватался за нож, но милосердное Женечкино забытье затушевало лицо той, в чьих руках он был. Порой, проснувшись в темноте, Славик вжимался в голый вонючий матрас и беззвучно плакал. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным, израненным и одиноким, лишенным всякой надежды на что-то хорошее в будущем. А когда ему все-таки удавалось заснуть достаточно крепко, в первые мгновения после пробуждения он по привычке надеялся увидеть затылок спящей Леси, завернуться в заботливо выбранное ею невесомое одеяло, которое, очевидно, куда-то сползло. Потом Славик все вспоминал, и вместо одеяла его накрывала невыносимая тоска по привычному миру, по родному осколку, где он был никем, но таким благополучным, таким безмятежным, таким счастливым никем…

Он осторожно, чтобы не разбудить Матильду, включал телефон, вбивал в поиск ключевые слова — и становилось легче.

***

Это повторяется снова и снова, и опять надо бежать сломя голову по ночному двору. За спиной топот и дыхание, размеренное, почти спокойное, они гонятся молча, без окриков и угроз, знают, что не убежит. Бурая дверь подъезда в каплях застывшей краски, словно тоже покрытая мурашками от страха. Выпуклые цифры на холодных кнопках домофона вдавливаются в кожу, рука рисует в воздухе клинышек острием вверх, 4–2–6, нет уже ни того дома, ни той квартиры, но пальцы помнят движение. Топот за спиной, вот-вот взбегут на крыльцо, перепрыгнут через ступеньки, схватят, потащат… И строгий мамин голос из динамика домофона:

— Что такое? С чего ты взяла, что за тобой гонятся? Кому это надо? Не выдумывай.