Магазин работает до наступления тьмы 2

Они вообще о многом успели поговорить — и пока пережидали пылевую бурю в тесной пещере, оказавшейся потом остовом «газели», и пока бродили по пустыне в тщетных поисках портала, который выплюнул их сюда, и когда уже расположились на склоне бархана в символической тени от наполовину утонувшего в песке ларька «Союзпечати». Ожидание неотвратимой и скорой смерти — или в случае Матильды бесплотной неприкаянности — счищало шелуху недовольства, неверия, снобизма. Они говорили спокойно и искренне, почти как друзья. Бесплотные существа, носящие странное и очень древнее на слух имя «гахэ», волшебные склянки, бесконечно дробящийся и отражающий сам себя мир, по которому бродят кадавры — скафандры из плоти, а в них укрываются от враждебной материальной среды легкие и тяжелые духи, — теперь Славик почти был готов в это поверить. Измотанная, обожженная солнцем Матильда уже не казалась ему злобной, а сам он раздражал ее куда меньше обычного. Они замедляли шаг, дожидаясь друг друга. Когда кто-то падал — другой молча подходил и протягивал руку. Даже бутылку древнего ситро, которую Матильда прихватила из многоэтажки в рюкзаке вместе с другими вещами не в себе, выпили на двоих. Матильда подумала немного, повертела запыленную бутылку в руках, сказала, что хуже уже вряд ли будет, и лихо сковырнула зубами жестяную крышечку. Ситро было восхитительным, пенистым и теплым, и после него Славик и Матильда какое-то время икали радужными пузырями вроде мыльных, но с освежающим привкусом газировки. Внутри этих пузырей, если присмотреться, зыбко дрожали виды неопределенных, но узнаваемых городов пятидесятилетней, наверное, давности: пустой широкий проспект, круглобокий автобус, сквер с фонтаном и памятником…

Потом у Славика случился первый солнечный удар, потом, кажется, еще несколько. Губы и подбородок нестерпимо зудели от соленых потеков крови из носа, которые нечем было смыть. Мысли стали вязкими, в голове путалось. Он снова и снова спрашивал у Матильды, почему она не может залезть в чьи-нибудь сны и узнать, как отсюда выбраться, или хотя бы попросить о помощи. Матильда с удивительным для нее терпением повторяла, что в семичасовом осколке никто не видит снов, потому что он необитаем. Сюда заглядывают редко и ненадолго, в основном чтобы выбросить мусор. Всякий хлам, слишком агрессивные вещи не в себе, трупы — их принято сжигать, вроде бы так экологичнее, да и надежнее. От этого и запах. Матильда с Женечкой, например, сожгли здесь труп старушки, в которой прятался бесомрак. Славик должен помнить, он еще с ней дрался…

— П-почему семичасовой? — прижимая руку к носу, кривился Славик.

— Потому что он открывался, когда магазинные часы показывали семь. Помнишь часы над прилавком?

— Магазин… — с каким-то неопределенным, но сильным чувством вздыхал Славик.

Потом стало совсем плохо. Еле переставлявшему ноги Славику не давал покоя образ духа, запертого в склянке, джинна, запертого в лампе. Ему тоже казалось, что он заперт в своем обожженном, иссушенном теле, заключен в концентрирующее солнечные лучи слепящее стекло и оставлен умирать на жаре. Как в проклятии из детской сказки, некогда казавшемся смешным: «…чертов сын, чтоб тебя разнесло, попадешь под стекло, под стекло!» [1] Он вспомнил, как застыли глаза Женечки сразу после открытия склянки, как безжизненно рухнуло на пол долговязое тело, и запоздало понял, что это была не мгновенная необъяснимая смерть, а нечто иное. Ведь все дело в склянке, где хранилась частица плененного духа. Женечку не убили, Женечку отпустили на волю. Матильда, с трудом шевеля покрытыми сухой коркой губами, рассказывала что-то про волшебные кольца, про печати, про то, что дух — то есть гахэ, ей явно не нравилось слово «дух», как цветным людям в далеком Славиковом осколке мира не нравилось слово «негр», — про то, что гахэ не может даже прикоснуться к склянке, запечатанной его именем. Но Хозяин распечатал склянки и отдал им, для Начальства это — предательство, страшное преступление. А Матильда отдала свою в залог; склянку, за которую Хозяин готов был проститься с второжизнью. Поделом ей, теперь они никогда не найдут «Почту духов», место, где собираются гахэ-мигранты и решают всякие вопросы… Славик слушал это с тем же чувством, с которым в детстве внимал бабушкиным рассказам о добрых разумных иконах, которые иногда плачут маслом, а за нужные слова обеспечат Славику хорошие оценки и, возможно, даже скейтборд. И бабушка тогда, и Матильда сейчас были уверены в реальности того, о чем говорили, и Славик тоже старался изо всех сил — он так редко бывал в чем-нибудь твердо уверен.

Одного Славик понять не мог: раз Хозяин успел снять именные печати с обеих склянок, почему Матильда не воссоединилась со своей изъятой частицей вслед за Женечкой и не вернулась в свой мир? Он все пытался спросить об этом Матильду, но в вязком мысленном вареве рождались какие-то другие слова.

— Зачем ты отдала склянку? — спросил наконец он.

— Нам нужно было убежище. Деньги закончились, кадавр плохо заживал.