Магазинчик разбитых надежд

— И не спдашивай… — пряничный человечек перебрался на приборную панель из глазури, и начал с грибком обсуждать задержание банды ирисок, которые всегда, отдам должное, доставляли немало забот правосудию (я и сам их не очень жалую, только тс-с-с!). Питер заскучал и, усевшись на переднее сиденье, ерзал всю дорогу, то разглядывая заснеженный лес и такую же искристо-белую автостраду, то карамельные поручни, а то и группу сорванцов — из проколотого крекера, луковицы-модницы и тертого сыра в кепочке, которые разместились в хвосте салона и до удивления красиво пели отрывок из древнего сказания:

— В чертогах старинных,
За сотней дверей
Могущество тает
Былых королей.

Все в пыль обернется,
Сквозь пальцы прольется —
Как память сотрется
За поступью дней…

От этих слов Питер вдруг ощутил небывалую и необъяснимую тоску по героям баллады, тому времени, которого не знал никогда и не видел, но чувствовал, как родное. Казалось, невидимая рука подхватывает мальчика и уносит в таинственные земли… Где из леса доносятся звуки битв и королевской охоты, парят над облаками башни родовых замков, и нет ни машин, ни больниц, ни набившего оскомину Плимута.

Питер помотал головой и вынул блокнотик, решив заняться делом полезным и, несомненно, приятным — расследованием. Юный детектив нарисовал цветок в горшке, кружок со знаком вопроса и прочертил меж ними стрелочку. Подразумевалось, что мистер «М» с неясной целью «Ц» украл Семицветика.

«Вот, непонятно: кто и зачем?»

Вероятно, похищение имело смысл, посему Питер прикрутил к своей схеме еще один знак вопроса и выписал подсмотренное в книжке про Холмса слово «Мотив». Понятнее конструкция не стало, но выглядела теперь вполне себе симпатично.

— Мотив? — посмотрел на чертеж мистер Шнапс и надул усы. Тут мимо лобового стекла пролетела стайка воздушных шариков в новогодних шапочках и полосатых шарфах; все летуны дрожали и стучали зубами, но выглядели чрезвычайно целеустремленными. — Добдый день! — сейчас это, вероятно, значило «ну приехали!». — Кабы я сам понимал, уже все-о, — пряничный человечек развел ручками, — раскдыл! Пипиндук, ддуг ты мой седдешный, как думаешь, зачем кдасть Семицветика? Обычный же цветок!

— Ик! Не знаю. В шахматы играть?

Питер мог бы возразить, что цветки из северного сияния скорее относятся к редким и исчезающим видам (как было написано в одной заумной и трудночитаемой книжке про ландыши), тем более, играющие в шахматы, и наш герой сам бы не отказался иметь такой (но в любом случае ничего бы не стал воровать). Подумав, Питер нацарапал на листке:

«А вдруг цветок ни при чем, и все связано с г-ном Примусом?»

— Почему ты не говоришь? — спросил Пипиндук и довольно икнул, когда крекер в хвосте автобуса попытался сделать сальто, но из-за своей, извините, квадратности, шлепнулся на пол.

Питера от слов мухоморчика бросило в жар и холод одновременно — мальчик живо представил, что, едва «уголовное дело» (он не слишком понимал отношения геометрии и расследования, но звучала фраза умно и частехонько встречалась в детективных фильмах) закончится, ему придется вернуться в больницу. И опять пойдут долгие месяцы лечения, и будет та же палата, и то же окно — грязное, с паутинкой в левом верхнем углу…

— Болеет, неужели непонятно?! — поворчал маленький констебль и продолжил. — Быть может и связано! А-а-а… пчхы!!! Спасибо, спасибо! — предупредил он возможные «будьтездоровья». — Ух, говодила моя матушка: «Тводчество до добда не доводит». Скульптоды, понимаешь! Налепят всякого, а мне потом — ищи. Пдимус… Что я знаю о Пдимусе? Ничего я не знаю о Пдимусе. Пдимус, как Пдимус.

— Вчера Примус ездил в Плимут, — пожал шляпкой мухоморчик. — Рейс, ик, который в 16:20.

— Хмм, — мистер Шнапс глубокомысленно почесал цилиндр и до конца дороги впал, как понял Питер, в еще более глубокомысленную задумчивость, которая, несомненно, выдававала в пряничном человечке истинного профессионала.

Сам мальчик написал в блокнотик «Зачем Примусы ездят в Плимут?», обвел фразу тремя жи-и-ирными кругами и стал над ней размышлять. По всему выходило, незачем. Ибо, насколько Питер знал примусы, те вообще были мало склонны к каким-либо перемещениям (да и к скульптуроделанью, прямо скажем, тоже).

За окном (пардоньте, за пудингом!) снежные поля сменил частокол сосен — храпящих, сопящих и причмокивающих. Временами то на одном, то на другом стволе приоткрывались сонные глаза и недовольно смотрели на автобус. Тут Пипиндук один раз остановился, чтобы подобрать дородную фрау Штрудель с племянницей Тарталеточкой; мадам всю оставшуюся дорогу охала и ворочалась, а молодая особа благоухала и вежливо покашливала, как умеют благоухать и вежливо покашливать исключительно в роду Тарталеток и некоторых Профитролей.

Глава 2 с хвостиком, в которой повествуется о трудной жизни ботинок