Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Уважение к чужакам, учитывая соответствующий культурный контекст, часто является весьма разумным подходом. Чужак может стать полезным арбитром или судьей, поскольку никак не встроен в существующие конфликты между фракциями и династиями и может непредвзято судить о сути дела. Ранние колониальные архивы Испанской Америки полны записей о случаях, в которых местные элиты обращались к испанцам за арбитражем, тем самым незаметно отдавая власть в их руки[436]. По тем же причинам чужаки, никак не связанные с историей местного соперничества, могут становиться первоклассными союзниками, телохранителями или советниками правителей, а также брачными партнерами для семейств элиты. Конечно, эффект чужака не может быть продолжительным: империалисты, как правило, остаются слишком надолго и сводят его на нет – или же возвращаются уже нежеланными гостями, как в свое время капитан Кук. Наглая эксплуатация со стороны европейцев могла зачеркнуть все преимущества эффекта чужака, но у мыса Санто-Агостиньо во времена Магеллана он еще действовал.

Взаимовыгодные экономические отношения укрепляли взаимодействие между местными жителями и европейцами. Пигафетта приводит подробности: за рыболовный крючок или дешевый немецкий нож, которые в изобилии имелись на кораблях, местные жители давали «столько рыбы, сколько хватило бы на прокормление десятка людей, за погремушку или кожаный шнурок – целую корзину патата». «Пататы вкусом напоминают каштаны, величиной они с репу», – писал Пигафетта, имея в виду не бататы, а маниок. На том же побережье «за короля в игральных картах давали мне шесть кур и при этом считали, что надули меня»[437]. Невероятные обменные курсы европейских товаров в Америке были неистощимым общим местом по сути рекламной литературы, адресованной потенциальным европейским купцам, колонистам и конкистадорам; в таких зарисовках местные жители изображались простоватыми и легкоуправляемыми. Однако, с точки зрения самих коренных жителей, имело смысл отдавать излишки еды, которые практически не обладали ценностью для тех, кто ее вырастил, за безвкусные безделушки, презираемые европейцами, но имевшие ценность в Бразилии как заморские редкости.

Несколько дней флотилия пользовалась благами района мыса Санто-Агостиньо. На следующем этапе путешествия штурманом флагманского корабля стал Жуан Лопеш Карвалью, бывавший в этом регионе во время одной из предыдущих экспедиций. Пигафетта писал, что Карвалью провел в Бразилии четыре года – возможно, в плену у тупи. Вернувшись, он воспользовался возможностью забрать своего сына от местной женщины – «негры», как назвал ее Мартин де Айямонте[438]. Молодой человек пал жертвой охотников за головами недалеко от Брунея в конце путешествия. Карвалью, судя по всему, считал себя неотразимым мужчиной. То, что он «спал с чернокожими рабынями», стало, согласно Айямонте, одной из причин его отстранения от командования: вероятно, это были три пленницы, которых Карвалью «оставил себе» при дележе имущества джонки, захваченной у берегов Брунея[439].

Эстеван Гомеш передал свою должность Карвалью и перешел на «Сан-Антонио», что, возможно, стало одной из причин возникновения неприязни к Магеллану. Впрочем, перевод на крупнейший корабль флотилии вряд ли можно было считать унижением; это демонстрирует скорее уверенность Магеллана в своем соотечественнике, чье присутствие на «Сан-Антонио», как он рассчитывал, должно было укрепить позиции Алвару де Мескиты, ставшего капитаном при сомнительных обстоятельствах. Но если это решение Магеллана было вызвано доверием к Гомешу, оно оказалось, как мы увидим, глубоко ошибочным.

Удивительно поздно – лишь 13 декабря – была зафиксирована следующая высадка на берег, в гавани, которую легко определить по описанию Альбо: низинный остров в устье реки с илистым дном, изрезанной узкими заливами и мелкой слева по курсу при входе в нее. Это был залив Гуанабара в эстуарии реки Рио-де-Жанейро, который путешественники назвали в честь святой Люсии, чей день как раз отмечался[440]. Современный город Рио-де-Жанейро расположен чуть к югу. Либо флотилия бездельничала на мысе Санто-Агостиньо в течение всех 13 дней, что Пигафетта отметил как проведенные в Бразилии, либо путешественники все же провели исследования близлежащего побережья. В окрестностях бухты они оставались до 27 декабря[441]. Нужно было пополнить запасы еды и питья и провернуть множество дел.