Читаем Магеллан полностью

Магеллан приказал бросить якоря. На рассвете разразился тропический ливень. Потоки воды залили корабли. Магеллан распорядился опустить добавочные якоря. Но днем дождь кончился, и к кораблям стали подъезжать каноэ — длинные лодки, сделанные из целого ствола. На каждой каноэ было тридцать-сорок туземцев — нагих стройных людей, украшенных яркими перьями попугаев и расписанных затейливыми узорами. Туземцы протягивали пришельцам живых попугаев, корзины ананасов и связки сушеной рыбы. Это были индейцы племени тамажу.

Хуан Карвайо, который говорил на местном наречии, тотчас же начал оживленную беседу с индейскими воинами. Он узнал от них, что дождь, причинивший такие беды морякам, лил в это утро впервые после двухмесячной засухи. Появление эскадры совпало с дождем, и туземцы видели в этом счастливое знамение. И действительно, все время пребывания Магеллана в бухте Санта-Лусия туземцы были очень приветливы, наперебой угощали моряков и даже построили для них большой шалаш, надеясь, что пришельцы погостят подольше.

Моряки думали, что все это — следствие удачного совпадения, но из отчетов других путешественников видно, что индейцы побережья Бразилии и Венесуэлы всегда встречали европейцев очень радушно. Лишь когда европейцы начали совершать ничем не оправдываемые жестокости и обращать в рабство туземцев, доверчиво приплывавших на корабли, отношение их к европейцам изменилось, и они стали встречать непрошеных гостей с оружием в руках.

В бухте Санта-Лусия Магеллан решил запастись продовольствием и позволил морякам завести с туземным населением меновую торговлю. Хуан Карвайо предупредил товарищей, что индейцы не знают настоящей цены и поэтому их легко обмануть. Чтобы моряки не «портили торговли» друг другу, Карвайо составил даже маленькое руководство для обмена с туземцами и указал, сколько индейских товаров следует брать за нож, зеркало, кусок красной материи и другие испанские товары.

Быстро наладился обмен. Индейцы и на самом деле не знали цены своим товарам. За гребенку они давали двух гусей, за крючок для рыбной ловли или за нож — пять или шесть кур, за маленькое зеркальце — десять-двенадцать попугаев или целую корзину рыбы, которой хватило бы для обеда десяти испанцам.

Португальцы, неоднократно посещавшие бухту Санта-Лусия, всегда старались раздобыть рабов, и поэтому индейцы считали, что рабы — лучший товар для европейцев. Во время стоянки эскадры Магеллана в бухте индейцы неоднократно предлагали юношей и девушек в обмен на топор или большой нож.

Но Магеллан под угрозой смертной казни запретил покупку рабов. Хотя моряки запаслись свежим мясом, фруктами и рыбой в Бразилии, но этой провизии надолго не могло хватить, к тому же она могла быстро испортиться. А впереди предстоял долгий путь, и каждый лишний рот был очень нежелателен. Кроме того, Магеллан знал, что португальцы объявили Бразилию своей собственностью, и хорошо помнил, как испанские чиновники настойчиво советовали ему не нарушать португальских прав в тех странах, которые бесспорно принадлежали королю Маноэлю.

Собрав всех капитанов, командир еще раз напомнил им о строжайшем запрете покупать рабов и велел выменивать только провизию, и как можно больше.

Все увлеклись выгодным обменом. Даже осторожный Антонио Пигафетта не выдержал и поехал на берег, взяв с собой колоду карт. За бубнового короля он получил шесть кур.

Пигафетта осмотрел селение бразильцев и увидел много нового. Туземцы жили в огромных шалашах, вмещавших зачастую до ста семей. Они спали в удобных подвесных сетках, очень заинтересовавших европейцев. Пигафетта даже выменял себе такую сетку и записал ее туземное название — «гамак».

Изображение гамака в книге 1534 года.

На берегу лежали длинные каноэ. В одном месте несколько воинов возились у большого бревна. Они накладывали на бревно раскаленные угли и соскабливали затем каменными скребками обгоревшее и сделавшееся более податливым дерево. Так индейцы делали новую лодку.

Бразильцы делают лодку, выжигая сердцевину ствола дерева и выдалбливая образующийся уголь. Гравюра XVI века.

Воины племени тамажу занимались лишь охотой, рыбной ловлей и строительством лодок. Вся остальная работа лежала на женщинах.

Через несколько дней после прихода эскадры в бухту Санта-Лусия главный астроном экспедиции Андрес Сан-Мартин решил определить местоположение бухты.

Долго наводил он тяжелую и неуклюжую астролябию на звезды и луну. С большим трудом Сан-Мартин определил высоту Юпитера и Луны, но в альманахе-справочнике, где приводилась высота главнейших светил в разное время года и суток, оказалась опечатка. Сан-Мартину так и не удалось определить точное местоположение бухты Санта-Лусия.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное