Магическая медицина

Оставалась примерно неделя (дата ее отъезда была заранее оговорена), и отношения между нами довольно-таки испортились. Чем сильнее я настаивал, чтобы Оля хоть что-нибудь делала, тем сильнее она тормозила. А я, не будучи гуманистом (то есть любителем беспомощных жертв неизвестно чего), начинал рычать в ее сторону. Пока про себя.

В тот день, о котором я хочу рассказать, вечером ко мне должны были прийти гости. За пару часов до этого мы должны были устроить свою «сессию психотерапии», но Оля на нее не вышла. Когда я зашел к ней в комнату, она сидела в позе своего любимого приступа: глаза наверх, руки дрожат. Обычно подразумевалось, что в этих состояниях с ней не разговаривают. Но тут я заговорил. Сказал, что если мы ничего не будем делать, то все так и останется, и через несколько дней она уедет в прежнюю свою жизнь. Оля страдальчески морщила лицо и почти не отвечала. Я сказал: давай работать прямо сейчас. Она еле выговорила: я не могу, у меня приступ. Я сказал: по фиг приступ, я хочу поговорить с той частью твоей личности, которая насылает эти приступы. Она постаралась мне показать, что ни на что не способна. Но я сказал: разговаривать с тобой все равно особого смысла нету. Я хочу поговорить с источником приступов. Пусть она отвечает мне независимо от тебя. «Как?» «Да примерно так же, как она общается с тобой. Я буду задавать вопросы, и если ответ будет «Да», то боль будет усиливаться. Если «нет» — ослабляться. А ты будешь только показывать, боль сильнее или слабее».

Оля не выразила восторга от идеи, но на это я и не рассчитывал. С одной стороны, это известная идея идеомоторных и идеосенсорных ответов, используемых в гипнозе. С другой стороны, возможно, сигнал можно было взять не такой жестокий. Потому что на время я как бы объединился с болью против Оли. Когда она (в чем я не сомневался) стала «халявить» (говорить, что не различает сигнала), боль, по моей просьбе, била ее как током.

Через четверть часа разговор у нас наладился. Я разговаривал с некой частью личности фактически напрямую, минуя слабую Олину волю. У меня самого были по этому поводу довольно странные ощущения. Не знаю, на что это похоже — может быть, на то, как женщина в постели просит ее побить или разыграть изнасилование. Она как бы расщепляется на боль и страсть. Признаться, я не раз в таких моментах в жизни «тормозил» и не мог достойно сыграть роль насильника и садиста.

Но в этот раз всё получилось гораздо лучше.

Боль рассказала мне (ответами «да» и «нет», как в детских играх), что желать Оле вообще не положено. Нельзя. Что решение такое было принято в четыре года, когда она была на морском берегу с папой. Папа тонул, а когда вылез, то Оля попросила купить ей мороженое. Папа накричал на нее, и Оля решила больше вообще никогда ничего не хотеть. Аминь.

Не правда ли, редкостный бред? Под окном, между тем, собрались гости и звали нас к себе. Но я, конечно, постарался довести разговор до конца. А когда он закончился (боль «рассказала» про пляж и мороженое и затихла), я еще раз коротко повторил содержание этого рассказа Оле. Чтобы она сознательно его запомнила. Она сидела в кресле совершенно обалдевшая и измотанная.

На следующий день она, конечно же, сказала, что это всё чушь и быть такого не может. Мало того: она не поленилась поехать в город и позвонить родителям, чтобы спросить у отца, правда ли тот не купил ей мороженое после того, как тонул в море. Он заверил ее, что ничего подобного не было; наверное, подумал, что у нее очередной бред.

Мне, на самом деле, было неважно, как Оля относится к этому сознательно, и что там было двадцать пять лет назад на морском берегу. Я на каком-то уровне своему разговору с неведомой «частью» доверял значительно больше. Она была крепче и мудрее, чем «хозяйка». И раз она дала мне понять, что решение переменилось, то, значит, так и было.

Еще через день у Оли был приступ, который она пережила тихонько в своей комнате. Который был последним. Больше они никогда не повторялись.

Впрочем, когда она уезжала от меня, это было неочевидно. Чтобы приступов не было дня два-три, такое бывало и раньше. Когда она уезжала, самой ощутимой ее эмоцией была злость на меня. Я отвозил ее на своей машине, и на полдороге выяснилось, что она забыла документы. Если б это были какие-то вещи, то я, скорее всего, не стал возвращаться (еще и бензина было «под завязку»), но тут пришлось. Потом она «забыла» отдать мне деньги (которые передали за лечение ее родители), пришлось вспомнить мне, и она еле их нашла, чуть не опаздывая на свой рейс. Оно, в общем, обычное дело, еще сэр Ланселот жаловался, что самые серьезные попытки его убить предпринимали спасаемые принцессы. Но каждый раз немного удивительно и не очень приятно.

Впрочем, боль есть боль, и я понимал, что надавил на пару болевых кнопочек в ее характере. Чтобы жить, нужно двигаться — и тем тупым, которые не хотят двигаться по дороге желаний, приходится двигаться по сигналам боли. По большому счету, я не вижу особого выбора.