Магическая Прага

В своем странствии по лабиринту мира путник Коменского встречает чудаковатых астрономов и астрологов, которые, изучив соединения и противостояния небесных тел, изобретают предсказания и гороскопы. Всевед ведет его к террасе, откуда астрономы приставляют лестницы к небесному своду, чтобы дотянуться до звезд и измерить их траектории с помошью линеек, тросов, гирь и циркулей. Путник получает удовольствие от этой игры, но быстро замечает, что звезды ведут себя иначе, чем хотели бы астрономы. Именно поэтому последние жалуются на небесные аномалии[472].

Предсказательная астрология – непременный атрибут сути Праги, особенно Праги Рудольфа II. В воспоминаниях, относящихся именно к периоду с конца xvi по начало xvii века, Микулаш Дачицкий из Хеслова несколько раз упоминает о возникавших в небе падающих звездах, хвостатых призраках, летающих драконах и мерцающих огнях[473].

Эпоха Рудольфа II кишела, метеорологами, астрологами и “гадателями по облакам”[474], которые, вынюхивая будущее, подобно охотничьим псам, узнавали по звездам знамения грядущих бедствий. Так, явление в небе непонятных и наводящих меланхолию огненных знамений предвещает эпидемии, предательство, финансовый крах, поражение в бою и любовную измену. Прага предложила убежище Тихо Браге и Кеплеру.

Я никогда не позволю хиромантке, что выпячивает грудь, качает головой и пронзает меня недобрым взглядом из стеклянной витрины в районе Пигаль, предсказать мне будущее по восковым куклам. Но придворные Рудольфа II поголовно жаждали знать свою “родословную”, которую астрологи начиняли явными небылицами, да и сам император жаждал, чтобы ему растолковали значения огненных испарений, что наблюдались в воздухе, угрожающе нависая над городом, подобно стрелкам Пауля Клее[475].

В драме Иржи Карасека из Львовиц[476]“Король Рудольф” (1916) любовница монарха Гелхосса описывает его так: “мечтатель, удел которого – сплошной обман чувств, – мечтатель, с которым беседуют – лишь звезды и далекие голоса”[477]. А Имре Мадач в восьмой сцене “Человеческой трагедии” воображает, как Рудольф, пробудившись от дурного сна, просит Кеплера, изображенного в книге как одна из многочисленных реинкарнаций Адама, составить ему гороскоп. Адам-Кеплер, с помощью своего слуги Люцифера, тоже осваивает тщеславное ремесло предсказателя, чтобы удовлетворить жажду к деньгам своей фривольной жены Евы-Барбары, изменявшей ему с придворными.

Глава 24

Рудольфинская астрология пронизана тревогой и ощущением зыбкости, терзавшими его эпоху. Следующие строки Сейферта рисуют атмосферу того времени: “Телескопы ослепли от неразгаданных тайн вселенной, и глаза астрологов выпила смерть”[478].

Мантия короля, словно в зеркале, отражает небесное звездное покрывало. От двух придворных астрономов, по всей видимости, не укрылась хандра Рудольфа II, его неуверенность в себе, надломленный дух, угрюмая мрачность. Макс Брод в романе “Путь Тихо Браге к Богу” (“Tycho Brahes Weg zu Gott”) подчеркнул застарелую печаль Тихо, этого шагаловского патриарха, приехавшего после длительных скитаний по Европе в Прагу по приглашению императора уже старым и больным, с эскортом учеников, родственников и слуг.

В Кеплере и Браге, как и в Рудольфе II, обеспокоенность изменчивостью судьбы соединялась со стремлением к познанию неизвестного и удивлением перед высшей гармонией творения. Каждый из них мог бы повторить слова “удивительного кудесника” Незвала:

Я видел жизнь в бесконечных превращеньях,
благословляя людское желанье
гнаться за новыми звездами,
что зажигаются и гаснут
за стеклянной витриной ночи[479]

.

Увлечение “диковинами” и странными явлениями в эпоху Рудольфа поощряет тягу к тайным указаниям, скрытым в траекториях сверкающих небесных тел, и страсть к спекулятивному искусству. В драме Иржи Карасека из Львовиц “Король Рудольф” император спрашивает Артура Ди, вернувшегося из путешествия: “Есть ли какие-нибудь новые открытия в оккультных науках? Можете ли вы ознакомить меня с самой современной интерпретацией символа саламандры? Вы что-нибудь узнали о магнетическом камне, “асемоне”, о солнечной и лунной короне?” И добавляет: “Мне рассказывали, что в соборе Святого Вита таинственные огни зажигаются и гаснут во тьме ночной. В какое загадочное время мы живем! Какие удивительные события приближаются к нам! Ах, я хотел бы познать неведомое. То неведомое, что нас окутывает и посылает нам сигналы, подобные тревожным, пугающим огням…”[480].

Хроники того периода перечисляют ночные светила, говорящих кошек, колокола, отказывающиеся звонить, кипящие реки, низвергающиеся с хоров и текущие к алтарю. Дачицкий записал: “Странные вещи происходят в Богемии: в Праге одна еврейка родила живого медведя! Это существо обежало комнату и, нанеся себе рану за ухом, умерло”[481].