Магические изыскания Альмагии Эшлинг

Альмагия плакала так, как не плакала ни разу прежде, её личико совсем сморщилось, а пелёнки оказались мокры насквозь. Не по той причине, каковая типична для младенцев, – нет, вся ткань пропиталась водой, будто младенца окунули в реку… или занесли в реку, а затем, по неведомой причине, вынесли обратно на берег и оставили лежать на земле.

Няня сорвала с себя передник и чепец, изо всех сил постаралась приспособить накрахмаленную ткань для вытирания и укутывания ребёнка, подхватила заливавшуюся слезами Альмагию на руки и побежала назад, домой, в «Тёмные Тисы», в безопасность – помчалась так, словно за ней гнались все зримые и незримые призраки этих земель.

Путь от реки казался втрое длиннее, чем путь к оной, – и всё же не успели старинные часы в гостиной пробить без четверти два пополуночи, как обессиленная няня достигла цели. И сразу бросилась к той, оповестить которую ей стоило с самого начала, – к экономке Одан.

Грубо выдернутая из сна экономка сперва подумала было, что на няню напало умопомешательство: столь сбивчивым и бурным был её рассказ, столь громко плакала никак не унимавшаяся Альмагия. Однако мастер остаётся мастером даже в неординарных обстоятельствах. Экономка Одан решительно отобрала у няни Альмагию, взамен вручила свечу и велела освещать им всем путь к покоям госпожи.

Никого более из слуг осмотрительная экономка решила пока не поднимать по тревоге: если в безумном рассказе няни была хоть крупица истины, то… По крайней мере, сперва надо было обсудить всё с господином. И не дать ни тени, ни малейшему намёку на тень пасть на почтенное имя Эшлингов.

Чем ближе маленькая процессия подходила к покоям госпожи Эшлинг, тем медленнее и неувереннее становились шаги няни, она едва не запиналась. И что это за звук? Неужто зубы няни стучали от страха? Экономка строго шикнула на няню, напоминая о долге, и та, ободрённая не столько увещеванием, сколько осознанием, что она в этом страшном коридоре не одна, расправила сжавшиеся плечи и, почти не дрогнув, отворила дверь.

В глаза ударил пронзительный лунный свет: все шторы были не просто отдёрнуты – они были сорваны и бесформенными тёмными грудами валялись на полу. Окна были распахнуты, и налетевший порыв ветра едва не задул свечу, перепугав не только няню, но и обычно невозмутимую экономку; последняя, впрочем, сумела скрыть свой испуг – в отличие от первой, так натерпевшейся за эту безумную ночь, что не удержалась от восклицания.

Второе восклицание сорвалось с губ няни, когда она разглядела постель госпожи Эшлинг – всю измятую, разворошённую, с одеялом, сползшим до пола, и одной из подушек, валявшейся прямо на полу.

Третье восклицание – самое громкое, самое испуганное и на сей раз двойное, ибо даже строгая экономка не сумела удержаться от выражения удивления пополам с ужасом, – раздалось, когда Альмагия, внезапно успокоившаяся у опустевшего ложа матери, что-то загугукала и наконец распахнула до того зажмуренные от плача глаза. Глаза, посветлевшие за одну ночь, неотличимые теперь по цвету от глаз её бедной родительницы, ещё более светлые под холодными лучами луны – или сиявшие вместе в ней нездешним серебром.

* * *

К следующему вечеру у маленькой Альмагии была новая няня. Прежняя слегла с жестокой лихорадкой – нервического происхождения, как предположил призванный к Альмагии (ну и к няне заодно) доктор. Во всяком случае, никаких иных поводов для внезапных жара и забытья доктору отыскать не удалось. И хотя переживания (а переживать было из-за чего: все «Тёмные Тисы» облачились в траур, оплакивая безвременную кончину госпожи Эшлинг) редко приводили к столь прискорбным последствиям, какие тут ещё могли быть причины?..

Об истинных причинах знали только три человека: впавшая в болезненное забытьё няня, экономка Одан и господин Эшлинг, которого экономка, вопреки правилам, предписывавшим слугам охранять ночной покой своих господ, разбудила сразу после того, как собственными глазами убедилась в правдивости фантастического рассказа няни – или, по крайней мере, изрядной его части.

Большую часть произошедшего удалось сохранить в тайне. Рассудок бедной госпожи Эшлинг помутился, и она бросилась в реку, оставив безутешных мужа и дочь, – вот и всё, что стало известно окружающим.

Новоиспечённый вдовец, впрочем, был не столь уж безутешен – напротив, он оживился, услышав ту часть истории, в которой описывалось преображение глаз дочери. Однако господина Эшлинга не замедлило постигнуть очередное разочарование: при свете дня его Альмагия выглядела как обычно (ну, насколько он её помнил – а помнил, стоило признать, весьма смутно).

После этого казуса доверие господина Эшлинга к рассказу няни, и без того невеликое, и вовсе почти исчезло. Господин Эшлинг пришёл к выводу, что разиня няня попросту заснула во время исполнения обязанностей, была замечена за этим и с перепугу сочинила небылицу себе в оправдание. Он остался вполне доволен собственной проницательностью, а верная экономка не посмела ему возразить.