Магические изыскания Альмагии Эшлинг

Господин Эшлинг, не до конца утративший надежду хоть как-то приспособить дочь к магической науке, набросал план занятий и приложил необходимые, по его мнению, книги и рукописи. Госпожа Эстиминда с прохладным уважением приняла всё вверенное, в минуты досуга пролистала для ознакомления, громко фыркнула – и убрала с глаз долой. Пожалуй, даже язвительный господин Рондо не был об изысканиях господина Эшлинга столь низкого мнения, какого была господа Эстиминда. Разумеется, ей хватало благовоспитанности и благоразумия держать мнение о нанимателе при себе. Однако учить Альму она взялась не по плану господина Эшлинга, а по своему собственному, помогшему ей взрастить уже дюжину воспитанниц.

Увы, шила в мешке не утаишь. Однажды во время редких минут отвлечения от дел магии господин Эшлинг обратил отеческий взор на дочь и с неприятным изумлением осознал, что его опять подвели. Что госпожа Эстиминда не научила – даже не попыталась! – его Альмагию ничему из того, что он наметил.

Что за разговор произошёл у господина Эшлинга с госпожой Эстиминдой, Альма не знала – беседа велась за закрытыми дверями, а самой Альме было велено пока погулять в цветнике и возвратиться через полчаса. Но девочка покинула дом не сразу; голоса обоих собеседников порой взлетали столь высоко, что суть происходящего она сумела для себя уяснить. И поспешила по обыкновению исчезнуть: ей совсем не хотелось вот-вот столкнуться с разгневанным господином Эшлингом, сердитой госпожой Эстиминдой либо ими обоими.

Когда вернувшаяся Альма поднялась к себе, госпожа Эстиминда заканчивала паковать свой дорожный сундук. Её спина была ещё прямее, чем обычно, а губы сжались в тонкую-тонкую линию. Однако едва госпожа Эстиминда перевела взгляд на Альму, её лицо непривычно смягчилось, в нём стала видна не суровость, а горечь.

– Подойди ко мне, – госпожа Эстиминда поманила Альму и принялась обратно разбирать сундук.

Хотя… Нет. Она извлекла оттуда лишь книги – некоторые из тех, по которым учила воспитанниц, и тех, которые читала сама.

– Возьми хотя бы их – это всё, чем я могу тебе помочь, бедное дитя…

Госпожа Эстиминда резко отвернулась, оставив Альму самостоятельно справляться со всепоглощающим недоумением.

Альме не единожды доводилось слышать слова сочувствия – изредка высказываемые в лицо, чаще выдыхаемые за спиной. Особенно в нежном детстве, когда воспоминания о покойной госпоже Эшлинг и жалость к её осиротевшему ребёнку были ещё свежи, не успели потускнеть, покрыться пылью и уйти в тень забвения, оттеснённые более насущными делами. Но с чего было жалеть Альму сейчас – да вдобавок кому, неизменно твёрдой и сухой почти до треска госпоже Эстиминде!

Может, дело было в сегодняшнем разговоре госпожи Эстиминды с господином Эшлингом? Но судя по всему, отец не сердился на Альму, не собирался запирать её в комнате или каким-либо иным образом наказывать. Его отношение к ней оставалось таким же, каким было всегда. Всё было как обычно. Всё было в порядке. Ведь так?

У Альмы отчего-то защипало в носу – будто она поднесла цветок к самому лицу, чтобы ощутить его аромат, и вместе с ароматом вдохнула едкую пыльцу. Или будто ей вдруг стало грустно. Но ей, не считая очевидно скорого отъезда госпожи Эстиминды, было не о чем грустить: она не терпела нужды, не страдала от хворей – напротив, она была дочерью почтенного господина, была обеспеченной всем необходимым юной госпожой.

Не было оснований испытывать грусть. И всё же грусть нахлынула – не ища оснований, не дожидаясь приглашения.

Альма, сама не зная почему, обхватила в объятии жёсткий узкий стан госпожи Эстиминды, с прерывистым вздохом уткнулась лицом в плотную ткань. И спустя секунду почувствовала, как ей на плечи мягко опустились тяжёлые руки.

Строгая гувернантка никогда не позволяла себе нежностей в отношении воспитанниц, чтобы не баловать их, чтобы приучить их держаться с достоинством в любой ситуации. И всё же сейчас, на прощание, госпожа Эстиминда на краткий миг обняла Альму, разделила с ней незваную грусть.