Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение

По словам Дебора, концентрированный спектакль «присущ бюрократическому капитализму, хотя он может быть использован и в странах со смешанной экономикой, а иногда, во время кризисов, и в странах развитого капитализма» (тезис 64). Диктатура бюрократической экономики «не предоставляет эксплуатируемым массам значительной свободы самовыражения, она обладает монополией на любой выбор». Она опирается на постоянное насилие. «Навязываемый в концентрированном спектакле образ блага являет собой официально признанную действительность и, как правило, олицетворяется одним человеком – гарантом тоталитарной сплоченности общества» (тезис 64)[39]. Каждый китаец должен учиться у Мао и, таким образом, быть Мао; каждый советский человек должен учиться у Ленина и Сталина и быть как они. На другом фланге находятся другие боги: распыленный спектакль «сопровождает изобилие товаров и безмятежное развитие современного капитализма» (тезис 65). Массовое потребление и товары-звезды наполняют кадр и отравляют ум; различные товары теснятся на сцене и блистают в рекламах. Распыленный спектакль способствует процветанию гаджетов и рекламных трюков, потворствует выпуску смартфонов и планшетов, айподов и внедорожников, накоплению ради накопления, производству ради производства. При распыленном спектакле снабжение товарами вызывает «волны энтузиазма» (тезис 67), единственная цель которых – это подчинение.

Эпидемия бессонницы – фантастическое изобретение, рожденное фантазией Гарсия Маркеса, замечательного рассказчика. При этом оно взято из исторической реальности, реальности, в которой «величайшие драмы изначально обречены на забвение. Мы страдаем потерей памяти. Время проходит, и никто уже не помнит о расправе над работниками банановой компании»[40]. В воспоминаниях о произошедшей в Сьенаге в декабре 1928 года расправе факты соседствуют с выдумками, объективная информация с субъективной, и даже сегодня неизвестно, сколько точно тогда погибло людей. На принадлежащей компании «Юнайтед фрут» плантации забастовка началась с того, что рабочие потребовали письменных контрактов, восьмичасового рабочего дня и шестидневной рабочей недели. После месячного безуспешного противостояния из Боготы для подавления забастовки был переброшен армейский полк, пулеметчики заняли свои посты на улицах и на крышах. Поздним утром 6 декабря они открыли огонь по густой толпе рабочих, их женам и детям, собравшимся на площади, чтобы послушать речь губернатора. Послышался треск пулеметов, начался хаос, и толпа под градом пуль кинулась врассыпную. «Люди оказались запертыми, словно скот в загоне, – пишет Гарсия Маркес, – они крутились в гигантском водовороте, который постепенно стягивался к своему эпицентру, потому что края его все время обрезались по кругу – как это бывает, когда чистишь луковицу, – ненасытными и планомерно действующими ножницами пулеметного огня» (c. 441).

Быть может, три тысячи лежали мертвыми, быть может, только два или три человека. А может, никого вообще не убили? Может, расправа была всего лишь сном, ночным кошмаром, уловкой истории? Среди толпы был Хосе Аркадио Второй, правнук Хосе Аркадио Буэндиа, еще один анархист в семье. Пытаясь спасти маленького ребенка, он упал вперед и провалился в небытие под градом пуль; когда несколько часов спустя очнулся, оказалось, что он был единственным выжившим. Он лежал лицом вниз в потемках, покрытый запекшейся кровью в «бесконечном и тихом поезде», битком набитом трупами. Поезд направлялся к морю, к водяному забвению. Может, у него амнезия? Каким-то образом Хосе Аркадио Второй сумел выбраться из поезда и вернуться в Макондо. «„Там было, наверное, тысячи три“, – прошептал он. „Чего?“ – „Мертвых, – объяснил он. – Наверное, все, кто собрался на станции“. Женщина посмотрела на него с жалостью. „Здесь не было мертвых“, – возразила она» (с. 443). Когда Хосе Аркадио добрался до дома, его встретил такой же озадачивающий ответ: «Мертвых не было».