Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение

Позднее испуганный Хосе Аркадио Второй бродит, спотыкаясь, по пустынным, сонным улочкам Макондо. Он ищет ключ, свидетельство, что-нибудь, что подтвердит реальность драмы, только что развернувшейся перед его глазами. Даже брат Хосе Аркадио Второго, Аурелиано Второй, не верит ни в рассказ о бойне, ни в его поездку на поезде смерти. А затем, несколько дней спустя, под шум тропического ливня, который, казалось, не хотел ослабевать, Хосе Аркадио Второй прочитал официальное сообщение: военные власти и бастующие достигли соглашения; в воскресенье все мирно разошлись по домам; работники согласились на новые условия, и в честь благоприятного разрешения конфликта было назначено трехдневное народное гуляние. Эта версия, «которую тысячи раз повторяли и вдалбливали населению всеми имевшимися в распоряжении правительства средствами информации», похоронила событие, и с ней никто не спорил. «Мертвых не было, удовлетворенные рабочие вернулись к своим семьям, а банановая компания приостановила работы до конца дождей». «Я уверен, что вам это просто приснилось, – твердил начальник гарнизона. – В Макондо ничего не произошло, ничего не происходит и никогда ничего не произойдет. Это счастливый город» (с. 445–446).

⁂

Изображение Маркесом эпидемии бессонницы и его версия бойни производят особенно сильное впечатление, поскольку точно указывают, как становятся одним и тем же реальность исторической правды и реальность (возможных) субъективных иллюзий. Они становятся неразличимыми. Мы никогда не узнаем, привиделась или нет Хосе Аркадио Второму расправа над рабочими, является ли она вымыслом, плодом лихорадочного воображения. А может, Хосе Аркадио заболел бессонницей и, как следствие, потерял память? Мы также ничего не можем сказать по поводу официальной версии и всеобщей уверенности в том, что «в Макондо ничего не произошло», мертвых не было. Факт и выдумка словно находятся в тайном сговоре, отрицают друг друга, произошедшее становится представлением, представление живет своей жизнью. Как мы можем принять ту или другую версию событий? И что такое «истинность»? Обе версии могут соответствовать действительности, равно как и противоречить ей. Смешение одной с другой, истины с ложью, факта с выдумкой, реальности с вымышленным образом говорит красноречивее всяких слов об обществе спектакля по Дебору, о том, как оно владеет нашими телами и умами, и как это требует изменений в марксистской политике.

В «Обществе спектакля» Дебор использует проверенный временем марксистский инструментарий для описания и анализа новой фазы капиталистической действительности, превратившейся в нечто нематериальное, оторвавшееся от материальной, вещественной основы и рематериализовавшейся как образ, как спектакль. Книга Дебора экспериментальна, она сама – продукт détournement, потому не удивительно, что, обращаясь к Марксу, она в то же самое время переворачивает (detour) Маркса. Дебор непреклонен в том, что спектакль – это «краеугольный камень нереальности реального общества!» (тезис 6). Марксистам трудно примириться с этой концепцией. Согласно ей, разделение между явлением и сущностью (это заслуживающее доверия определение науки, данное Марксом) напоминает кусок эластика, оно настолько растянуто, что два противоположных конца реальности сошлись и стали как один. Эпистемологическая двойственность сложилась в онтологическое единство: сущность стала явлением, а явление – сущностью. Представления общества о себе – это реальная действительность общества, его реальность – это образ; форма общества есть его содержание, а содержание есть его форма. И ничего больше. Будет в каком-то смысле фетишизмом верить в существование фетишизма сегодня. Предельно разделенное общество – это неразделенное общество, общество «разделения, доведенного до совершенства».