Магический спецкурс. Второй семестр

Мне захотелось заколотить по его спине кулаками. Зачем снова этот официоз? Зачем холод в тоне? Я понимала, что он злится. После всех его предупреждений и убеждений я, как он считал, все же упала в объятия местного ловеласа. Уж не знаю, почему его это так бесило. Может быть, потому что, по словам профессора Карр, он был очень щепетилен в этих вопросах. Или его воспитание требовало от девушки более осмотрительного поведения. Не стоит забывать, что он родился и вырос больше пятисот лет назад. Магический мир и так заметно отставал от обычного в плане свободы нравов, а как дела обстояли пять веков назад, я вообще слабо себе представляла. Я не собиралась извиняться перед ним за то, что было в моей жизни, но брать на себя лишние «грехи» тоже не хотела.

— Послушайте меня, — настойчиво попросила я, чувствуя, что голос дрожит от непролитых слез. Наверное, будь я во плоти, уже рыдала бы от несправедливости происходящего. — Посмотрите на меня. Я не спала с Нотам. Поверьте мне.

Он резко повернулся ко мне, и я наконец увидела его лицо. И внезапно поняла, что он не злится. Я все еще не могла определить, какое именно чувство заставляло его убегать от меня, как от рогатого демона, но это определенно была не злость. Обида? Разочарование?

— Мне плевать, спали вы с ним или нет, — он попытался сказать это спокойно, но не справился с голосом. — Как вы верно заметили однажды, я вам не отец, чтобы следить за вашей нравственностью. Я вам не муж и даже не любовник, чтобы требовать верности. Я вам никто. Вы не обязаны отчитываться передо мной. Не обязаны оправдываться. С кем вы проводите свободное время и что делаете в его обществе, меня никоим образом не касается.

И тут меня осенило. Я поняла, какое чувство сейчас плескалось в его глазах. Не обида и не разочарование, а ревность. Обыкновенная мужская ревность, которой он то ли стеснялся, то ли боялся, не давала ему снова прийти в спокойное, невозмутимое состояние.

Это открытие вызвало у меня противоречивые чувства. То, что он меня ревнует, означало, что какие-то романтические чувства ко мне у него все-таки есть, хоть он это и отрицает. И это вселяло надежду, пусть я пока и не очень понимала, на что, собственно, хочу надеяться. В то же время ревность всегда считалась плохим советчиком. А мне сейчас было нужно, чтобы Норман сохранял трезвый ум.

— Вижу я, как вам наплевать, — я постаралась сказать это спокойно. — Если вы такой, когда вам наплевать, страшно представить, что происходит, если вам не наплевать.

Я неуверенно улыбнулась ему, надеясь, что его спокойная натура возобладает. И оказалась права: он глубоко вдохнул, медленно выдохнул, смущенно потер лоб рукой, словно прогоняя из головы лишние мысли. Через пару секунд передо мной снова стоял невозмутимый профессор Норман, готовый к конструктивному общению.

— Простите мне мою вспышку, — виновато попросил он. — Я не имел на нее права. А вы действительно не обязаны мне ничего объяснять. И оправдываться тоже.

— Я знаю, — заверила я его с нажимом. — Ян, послушайте, если бы все это было правдой, я бы вам так и сказала. Честно. Но между нами ничего не было. Он врет и надо понять, почему и зачем он это делает.

— Зачем он это сделал, как раз понятно, — Норман вздохнул и поморщился. — Он хотел вывести меня из себя, что ему прекрасно удалось. Вопрос только в том, хотел ли он меня разозлить из-за нашей давней взаимной неприязни или чтобы помешать моим поискам.

— Интересно, как он собирается потом оправдываться?

Норман так посмотрел на меня, что мне стало не по себе.

— Думаете, он уверен, что ему не придется? Что я уже никогда его слова не опровергну?

— Вероятно, — Норман мрачно кивнул. Немного помолчав, он поинтересовался: — Почему вы так уверены, что он врет? Вы вспомнили что-то еще?

— Немного, — призналась я. — Я помню, что мы действительно какое-то время седели вместе на ступеньках, разговаривали. Ему и правда удалось развеселить меня…

— Конечно, он же такой забавный, — раздраженно процедил Норман. В его тоне снова прорывались ревнивые нотки.

Я улыбнулась и покачала головой. Наверное, именно эта ревность, которую он все пытался, но никак не мог скрыть, побудила меня сказать: