Читаем Магический Треугольник Общественности полностью

У Станислава Лема есть фантастический рассказ о том, как закончилась одна война. Враждующие правители додумались сформировать «абсолютную армию». Секрет был прост: сознание всех солдат настроили с помощью особых аппаратов в унисон, они теперь действовали «как один человек». И что же? Результат получился противоположный тому, что ожидали генералы: две армии, встретившись «лицом к лицу», поняли нелепость войн и заключили мир

Сказка Лема хорошо подчеркивает прямо обратный характер тех метаморфоз, которые отдельный человек претерпевает в толпе. Тут-то уж размеры собственного «Я» каждого индивида оказываются обратно пропорциональными размеру толпы.

Лебон:

«Толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собранием глупцов».

И дальше:

«В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума. “Весь мир”, – как это часто принято говорить, – никак не может быть умнее Вольтера, а, наоборот, Вольтер умнее, нежели “весь мир”, если под этим словом надо понимать толпу».

А собственно, эффект массового поглупения вполне объясним. Приобретая в толпе коллективистские свойства, прежде всего способность быть похожим на остальных, мы непременно обязаны поступиться хотя бы частью собственной индивидуальности. Как добиться «равенства по толпе»? Наивно надеяться тут, что все смогут стать одинаково разумными, ведь ум, его оригинальность, имеют миллиарды возможных граней и оттенков! Нет, гораздо проще уравняться в глупости. Что фактически в толпе и наблюдается.

Лебон:

«Собравшись в большом количестве, публика, из кого бы она не состояла, из профессоров или кочегаров, прежде всего, теряет способность владеть собой. Толпа не мыслит, а чувствует (подчеркнуто мной – Ю.Ч.). А в этом отношении кочегар и профессор ничем не отличаются. Оба чувствуют одинаково».

Лебон отмечал, что логика, сцепление доказательных рассуждений совершенно недоступны толпе. «Не раз, писал Лебон, приходится удивляться, как плохи в чтении речи, имевшие огромное влияние на толпу. слушавшую их». Рассуждения толпы чаще основаны на ассоциациях, на примитивных аналогиях. Логика и последовагельность здесь обычно кажущиеся.

«В них заключается, пишет Лебон, точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего, например, по опыту, что лед прозрачен, и тает во рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту; или же в идеях дикаря, полагающего, что если он съест сердце мужественного врага, то тем самым усвоит себе его храбрость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны своего хозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяева должны быть эксплуататорами».

Неизвестно, удастся ли когда-нибудь науке такой опыт: собрать в одну толпу сотни Эйштейнов и померить их средний IQ – показатель интеллекта? Однако уже теперь ясно: в толпе ЧУВСТВА заменяют МЫСЛИ. Что любая толпа, из кого бы она ни состояла, удивительно легковерна, болтлива (хочется добавить: словно женщина!), легко повинуется своим страстям. Что ее главные свойства – нетерпимость, раздражительность, неспособность что-либо хладнокровно обсуждать.

Тард так характеризует свойства толпы:

«Поразительная нетерпимость, смешная гордость, болезненная впечатлительность, увлекающее сознание безответственности, рождающееся от иллюзии всемогущества, и полная потеря чувства меры, зависящая от взаимно поддерживаемого крайнего возбуждения».

Стоит ли после этого удивляться, что толпа способна отобрать у ее членов последние жалкие умственные крохи, превращая их, людей, в форменное СТАДО, настоятельно нуждающееся в ПАСТЫРЕ-ПОВОДЫРЕ. Не этой ли тоской обезличенности, не горечью ли утраты лучших частей собственного «Я» наполнены строки стихотворения поэта Александра Борисовича Ткаченко (родился В 1967 году)

Ты втиснешься в вагонкак будто в том заветный,среди людей,по крови неродных,поедешь на работутакой же незаметный,как тысяча других,как тысяча других…

Омуравливание, онасекомливание, саморазмазывание в сборище себе подобных, потеря личностной уникальности, размытие океаническими волнами массы, толпы, как неким универсальным едким растворителем любых индивидуальных свойств – все это замечательно воплощено поэтом в его стихотворении:

А там, доверчивый вполнек словам поверхностейлюбых,ты – камень в стенке,ветка на стволе,как тысяча других,как тысяча других…

И еще, как реквием, переполненные слезами и стенаниями, выряженные в креп и глазет, облаченные в траур черно-белых тонов, звучат слова:

Перейти на страницу:

Похожие книги

188 дней и ночей
188 дней и ночей

«188 дней и ночей» представляют для Вишневского, автора поразительных международных бестселлеров «Повторение судьбы» и «Одиночество в Сети», сборников «Любовница», «Мартина» и «Постель», очередной смелый эксперимент: книга написана в соавторстве, на два голоса. Он — популярный писатель, она — главный редактор женского журнала. Они пишут друг другу письма по электронной почте. Комментируя жизнь за окном, они обсуждают массу тем, она — как воинствующая феминистка, он — как мужчина, превозносящий женщин. Любовь, Бог, верность, старость, пластическая хирургия, гомосексуальность, виагра, порнография, литература, музыка — ничто не ускользает от их цепкого взгляда…

Малгожата Домагалик , Януш Вишневский , Януш Леон Вишневский

Семейные отношения, секс / Дом и досуг / Документальное / Образовательная литература / Публицистика
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза