Магия имени

Мы знали, что Эва очень богата, мы сами являлись небедными людьми, но в том, как она швыряла деньги, было что-то пугающее. Она купила нам всем дорогие подарки, маме – кольцо с бриллиантами, шубу, платья, двоюродным сестрам и братьям – золотые безделушки, портсигары, часы. Даже моим сестрам, Гражине и Урсуле, совсем маленьким тогда, подарила золотые сережки. Казалось, она боялась не успеть одарить всех перед разлукой на долгие годы, а может, и навсегда. Она встречалась со своими школьными подругами, теперь солидными семейными дамами. Они приходили к нам в дом и превращались снова в шумных веселых барышень. Почти каждый день она уезжала в гости кататься на лошадях или в театр – всегда в сопровождении Рышарда. Он говорил по-польски с приятным акцентом, был приветлив, улыбчив и очень хорош собой – смуглый брюнет с синими глазами.

Варшава сияла огнями, всюду гремели духовые оркестры, устраивались вечера и балы, украшались елки, крутились карусели в парках. Я вспоминаю то время, почти две недели перед Рождеством, как нескончаемую вереницу праздничных обедов, блеск хрусталя и серебра, разговоры за столом по-французски о политике, путешествиях, опере, любви. Разные смешные истории, которые мастерски рассказывал отец, смех и звонкие голоса дам, музыку, подарки и запахи, которыми был наполнен дом: крепких сигар, кофе, ванили, жареного гуся с яблоками и черносливом. Большие блюда с хрустящими фаворками, посыпанными сахарной пудрой, шоколадными мазурками, которые пекла, не доверяя кухарке, мама, ромовыми бабами с изюмом и цукатами, щедро облитыми ванильно-сахарной глазурью, стояли на буфете, и мы, дети, воровали печенье, невзирая на запреты старших.

Я помню сеньора Рикардо в смокинге и лакированных туфлях, с бриллиантовыми запонками в манжетах ослепительно-белой рубашки, и Эву, в бальном кремовом платье, на груди приколота белая живая роза, с бриллиантами в ушах и на шее, с высокой прической, чужую, далекую, невероятно красивую – они собираются на бал в испанское посольство. Прекрасная пара, считали все. Он – олицетворение мужества и силы, она – красоты и женственности.

А ожидание подарков от святого Миколая? Мы, старшие, уже знали, что никакого святого Миколая не существует на свете и подарки покупают сами родители, и снисходительно переглядывались, когда малыши рассказывали друг другу, что принесет им святой в этом году. Взрослые наряжали елку в гостиной, а мы подглядывали за ними. Эва, тонкая, изящная, в синем платье, в туфлях на высоких каблуках, с волосами, поднятыми надо лбом по моде того времени и рассыпанными по плечам локонами, в руке – блестящая рождественская звезда из зеркальных бусин, семейная реликвия. Рышард стоит на табурете, а она протягивает ему звезду. Так и осталась в моей памяти эта картина: Рышард наклонился, чтобы взять звезду у нее из рук, а она, подняв к нему лицо, смеясь, говорит что-то. Вернее, две картины, как моментальные фотографии – Эва и сеньор Рикардо перед балом, нарядные, чужие, отстраненные, и Эва с Рышардом около елки…

После Рождества мы уехали под Краков к брату отца, дяде Францишку, который вел уединенную жизнь помещика и землевладельца. Лес окружал его громадный дом, снегу навалило по пояс в ту зиму, и нам казалось, что мы перенеслись из Варшавы двадцатого века в средневековую глушь. Трещали дрова в камине, добродушные собаки бродили по дому – дядя обожал охоту. Тащили со стола все, что могли достать. Там я впервые увидел такс и удивился их странному виду. У дяди их было с десяток, не меньше, ласковых, с выпуклыми глазами, невероятно длинных и, как мне казалось, очень женственных.

Помню катание на санях, звон бубенчиков на конской сбруе и охоту на кабана – самое главное событие праздника, в котором, разумеется, участвовали только мужчины. Помню громадного вепря – охотничий трофей, желтые его клыки, полузакрытые длинными светлыми ресницами глаза, косматую жесткую шерсть…

Третьего января нового года гости уехали. Я помню, как прощались мама и тетя Эва – мама плакала, а Эва нет, но была бледной и печальной. Все понимали, что увидеться снова им придется не скоро. Они прощались навсегда. Дом опустел, праздники закончились, жизнь постепенно входила в наезженную колею. И понемногу память о Рождестве тридцать пятого стала затягиваться дымкой времени.