Магия имени

Мы говорили мало, он – о своих исторических изысканиях, я – об Африке. О Рождестве в Варшаве никто из нас не вспоминал. И лишь под конец обеда Энрико сказал, что одним из самых счастливых воспоминаний его детства является воспоминание о Рождестве далекого тридцать пятого. Он помнил детали, каких не осталось в моей памяти, – убитого кабана на снегу, а вокруг него кровь…

– Черный мертвый кабан с желтыми клыками, а вокруг головы на снегу кровь! – сказал он со странным чувством, от чего мне стало не по себе. И повторил еще раз: – Очень много крови… на белом снегу!

Я стал было рассказывать о миссии, которая привела меня в Испанию, но он вдруг перебил меня и произнес, глядя мне прямо в глаза:

– Вы знаете, что мой брат погиб в Освенциме?

Я не нашелся что ответить, и стал бормотать о том, будто мы догадывались о судьбе Рышарда и Эвы… но не знали точно… Какая трагедия!

– Если бы он остался в Испании… – продолжал Энрико, не слушая, и казалось, что он уже не помнит обо мне, а говорит сам с собой, в тысячный раз повторяя свое «если бы он остался…». – Мой единственный друг, близкий, любимый друг! – почти выкрикнул он и сразу же напомнил мне неистового маленького Энрико из нашего детства. В его словах была такая страсть, такая боль, что мне снова стало неловко, словно я подсмотрел что-то, не предзначавшееся для чужих глаз.

Расстались мы вполне дружески, обещая поддерживать связь друг с другом. Я с облегчением оставил его мрачный дом. Мой куратор, фра Бартоломео, узнав, что Энрико мой родственник, воскликнул: «Несчастный человек!» – и, видя мое недоумение, рассказал следующее. В сорок третьем Энрико узнал, что его мать и брат находятся в концлагере. Немцы торговали узниками, это общеизвестный факт. Энрико, единственный наследник огромного состояния, связался с немецкими друзьями отца, который перед смертью занимал пост одного из министров в кабинете Франко, и стал добиваться встречи с братом, раздавая бесценные подарки и деньги. Некий крупный гестаповский начальник устроил ему свидание с Рышардом. Энрико безумно любил его, так же как ненавидел мать, которая обесчестила отца и всю семью…

– Не знаю, – сказал фра Бартоломео, сделав отстраняющий жест рукой, – что здесь правда, а что нет. По слухам, они были любовниками… и, когда сеньор Рикардо узнал… – Он понизил голос и закатил глаза. – Ничего точно не знаю. И никто ничего не знает и уже не узнает никогда. А если так было… то… Бог им судья! – Он перекрестился.

Во время свидания Энрико сообщил брату, что спасет его, что все уже устроено… но только его одного, без Эвы. Рикардо отказался. Тщетно Энрико валялся у него в ногах, умоляя… Рикардо и Эва погибли в газовой камере спустя несколько месяцев, зимой сорок четвертого. А Энрико остался. Судья, палач и… жертва! Остался нести свою непосильную ношу, свой выбор, свой крест.

– Он мог бы спасти их обоих, но ненависть к матери оказалась сильнее любви к брату, – сентенциозно закончил свой рассказ фра Бартоломео. – Бедный, бедный человек!

– Страшная история, – не сразу нарушил молчание пан Станислав. – Сколько всего намешано в человеке – и любви, и ненависти…

Отец Генрик молчал. Потом сказал тяжело и глухо:

– Самое трагическое то, что человек принимает решение – и ничего уже нельзя изменить… Ничего! Упаси нас, Господи, от подобного испытания, не ставь нас судьями над ближними нашими! И не дай, милосердный, впасть в искус и соблазн судить их!

– Боги играют людьми, как мячами… – пробормотал пан Станислав.

Глава 10 Рыцарь Круглого стола, Мара и другие

– Я не подозревал, что жена моя – базарная баба! – со вкусом сказал Артур, будто наотмашь ударил. – Ты же интеллигентный человек, как ты могла?

Супруги возвращались домой в собственном автомобиле. Артур обличал недостойное поведение жены. Мара молчала, безучастно глядя в темное окно. Она не воспринимала слова мужа – отключилась, как всегда.

– Лисовская – прекрасный человек, талантливая актриса, человек, заслуживающий всяческого уважения. Никто не заставляет тебя любить ее, но нужно хотя бы соблюдать приличия!