Магия книги

Среди эксцентрических писателей точно так же, как и среди других, есть великаны и карлики, честные мастера и халтурщики, художники и ремесленники. Те немногие, в ком выразился не срыв, а завоевание и открытие нового, никогда не будут сброшены со счетов.

1909

ФРАНЦ КАФКА

* * *

Впервые войдя в созданный этим писателем мир, где совершенно необычайно перемешаны умозрительные построения иудаизма и немецкая поэзия, вдруг замечаешь, что неведомо как очутился в царстве видений, которым свойственна то призрачная нереальность, то похожая на сон, пылающая, чрезмерная реальность, и в то же время убеждаешься, что этот еврей, родом из Богемии, — автор совершенно мастерской, умной и динамичной прозы на немецком языке.

Страшными снами кажутся его вымыслы (как и многие в книгах француза Жюльена Грина, единственного современного автора, в какой-то мере сравнимого с Кафкой). В этих фантазиях предельно достоверно, даже педантично воссозданы картины особого мира, в котором человек и все творения сознают свою зависимость от священных, но темных, до конца не постижимых законов и ведут смертельно опасную игру, — выйти из нее нельзя, в ней действуют диковинные, сложные и, наверное, исполненные глубокого смысла правила, постичь которые человеку в земной жизни не дано, тем более что правила то и дело изменяются по прихоти могучих неведомых сил. Кажется, человек уже совсем близко подошел к величайшим божественным тайнам и вот-вот их откроет, однако даже само существование этих тайн он лишь угадывает и не может ни увидеть их, ни понять, проникнув в их суть. И друг с другом люди говорят, не слыша, не понимая друг друга, и в этом их трагедия. Трагическое отсутствие взаимопонимания, как видно, и есть главный закон их бытия. Люди чувствуют, что где-то должны быть порядок, родина, жизнь, которой ничто не угрожает, но сами они безнадежно обречены скитаться на чужбине; они хотели бы кому-то повиноваться, но не видят — кому, хотели бы творить добрые дела, но убеждаются, что пути к добру им закрыты, они слышат, что Бог призывает их к себе, но найти Его нигде не могут. Непониманием и страхом наполнен этот странный мир, в то же время он необычайно богат образами, событиями, богат великолепными художественными находками и бередящими душу притчами о невыразимом, ибо этот еврейский Кьеркегор, этот богоискатель, мыслящий, как талмудист, всегда и во всем остается еще и художником огромного дарования, ибо все его умозрительные построения обретают плоть и кровь, а ночные кошмары становятся прекрасными, зачастую совершенно магическими творениями. Мы начинаем понимать, что Кафка был одиноким предтечей, что он намного раньше, чем мы, познал адскую муку великого духовного и экзистенциального кризиса, настигшего нас сегодня, что ее претерпел он в своей душе и воссоздал в своем творчестве, которое во всей своей полноте только сегодня стало нам доступно.

1935

* * *

Размышляя о том, что же могло побудить писателя, почувствовавшего приближение смерти, так безжалостно распорядиться своими собственными, невероятно тщательно и любовно создававшимися произведениями, причины обнаруживаешь без труда. Кафка из числа одиноких и трудных детей своей эпохи, тех, кому оправданность их собственного бытия, духовности и веры порой внушала глубокие сомнения. Такие создания, находясь где-то на краю мира, в котором они уже стали чужаками, вглядываются в пустоту за его пределом, догадываясь, что там обретается тайна Бога, и все же порой их пронизывает чувство сомнительности и невыносимости своего бытия и, более того, неверие в смысл человеческого существования как такового. Отсюда лишь один крохотный шаг до радикального самоосуждения, и этот шаг больной писатель сделал, приговорив к смерти свои сочинения.

Не сомневаюсь, всегда найдутся люди, и немало, которые одобрят этот приговор, полагая, что лучше избавить человечество от знакомства с творениями подобных умов, столь подозрительных и утративших все свои внешние связи. Однако мы принимаем сторону друга и душеприказчика Кафки, который спас эти творения, чудесные, при всей их уязвимости и сомнительности. Было бы, наверное, лучше, если бы такие люди, как Франц Кафка, никогда не являлись на свет, если бы никогда не бывало ни эпох, ни условий, порождающих подобные натуры и подобные сочинения. Однако, хирургически устранив симптомы, не исцелить больную эпоху и жизнь. Если бы произведения Кафки действительно были уничтожены, иной читатель, который сегодня занимается ими в силу своей потребности в образовании, был бы избавлен от необходимости заглядывать в бездны. Но будущее подготавливается не теми, кто закрывает глаза при виде отчаявшегося человека. Одна из задач литературы — зримое воплощение и осмысление потаенных бездн.