Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина»

Не знаю, может, это я от возраста стал придирчив, но к Леониду Ильичу я отношусь с неким предубеждением. Сталин был великим человеком, что бы уж там ни говорили о нем. Да, был культ личности, но именно потому, что личность была!

Хрущев разрушил многое из того, что было создано Иосифом Виссарионовичем. Он был мстителен и глуп, хотя и считал себя большим специалистом, принес стране очень много вреда, но одного у Никиты Сергеевича было не отнять — он радел, как мог и понимал, о вящей пользе для государства советского.

А вот Брежневу все это совершенно неинтересно. Генсек любит поохотиться, погонять на машине, стильно одевается, знает толк в застолье, но вот в вожди он явно не годится.

Для него государственные дела — это скучная текучка. Хорошо еще, что Брежнева окружают умные люди, вроде того же Громыко или Косыгина, но ведь хватает и дураков. Это не дело, когда свита вертит королем, как хочет, а тот лишь документы подмахивает.

СССР растет, развивается, но как-то по инерции, что ли. Да и не все так уж хорошо в нашем государстве — «отдельные недостатки» давно выросли в проблемы, проблемищи, но никто даже не думает хотя бы признать их существование, я уж не говорю — решать.

Вот и меня вызвали отнюдь не для того, чтобы узнать будущее и наметить план действий, как было при Сталине, а ради лечения — надо оздоровить Леонида Ильича.

Брежнев страдает нервно-психической слабостью (астенией) и атеросклерозом мозговых сосудов — это мне сообщил академик Чазов, лечивший генсека. К сожалению, принял он меня довольно враждебно, пришлось ему сделать внушение, после чего академик разговорился.

К сожалению, Леонид Ильич никак не может отказаться от снотворного, а это опасно. Рассказывают, что еще в 1968-м, когда решали, что делать с «пражской весной», у Брежнева язык заплетался, был он заторможен — очевидные признаки злоупотребления снотворными. Так и доиграться можно.

При личном знакомстве с генсеком я убедился, что это человек простой, даже слишком. Жизнелюб, не лишенный обаяния. Душа компании, и все такое.

«Вы врач?» — спросил он меня.

«Нет, — признался я, — но иногда меня зовут помочь, если обычная медицина бессильна или плохо справляется».

Брежнев кивнул. Он вообще вел себя довольно живо, хотя некоторая заторможенность ощущалась. Впрочем, ее вполне можно было принять за задумчивость.

И мысли у генсека текли вяло, чувствовалось, что он устал, и это утомление только копится и копится, угнетая организм.

«Мне нужно укрепить нервную систему, — сказал он. — Чазов только об этом и говорит. Вот только никто не скажет, когда и как. Я ведь даже в отпуск уйти не в силах, хотя бы месячишки на два!»

«Да, — согласился я, — месяц бездумного отдыха на природе, на свежем воздухе вам бы помог. Именно бездумного! Чтобы никого и ничего, ни посетителей, ни звонков».

«Не получается!» — вздохнул Брежнев, и мне его даже жалко стало.

Попал человек под обстоятельства, как под обвал. Я тоже, бывает, устаю, но на меня не давит та чудовищная ответственность, которую несут государственные деятели.

А снимать утомление лекарствами означает приближать свою смерть. Тут я кое-что увидел — это промелькнуло и пропало.

«Леонид Ильич, — сказал я осторожно, — зимою 76-го года вы можете перенести клиническую смерть. Вас спасут, но здоровье, раз пошатнувшись, уже не восстановится».

Брежнев помолчал.

«Когда я умру?» — спросил он прямо.

«Простите, Леонид Ильич, но на этот вопрос я никогда не отвечал и не буду. Даже Сталин не узнал от меня даты своей смерти».

Я подумал, что допустил ошибку, как бы признавая превосходство Иосифа Виссарионовича, но Брежнев даже не заметил моей промашки.

Он кивнул и сказал:

«Вы мне поможете?»

«Чем могу!» — развел я руками.

После этого между нами установился какой-то контакт, некая доверительность, что ли.

Усадив генсека в кресло, я погрузил его в гипнотический сон и приказал попросту отдыхать — расслабить все мышцы, освободиться от всех тревог. Спать и ни о чем не думать.

Приглядывавшего за моими действиями сотрудника КГБ я отвел в сторонку и объяснил, что Брежнев должен поспать хотя бы часик. Час гипносна освежит генсека гораздо сильнее целой ночи сна обычного.

Охрана прикрыла дверь и стала следить, чтобы никто не нарушал покой Брежнева. А я, пока было время, отправился в лес — собирать травки для успокоительного настоя.

Знахарь из меня никакой, но пару сборов я помнил — дед Саул обучил (я вам рассказывал о нем).

Само собой разумеется, одного в лес меня не отпустили, но пара лейтенантов ГБ мне нисколько не мешала.

Необходимые травы я обнаружил быстро, нарвал, сколько нужно, и просто погулял, вдыхая запах смолы и хвои. Хорошо!

В моем возрасте поневоле начинаешь ценить элементарные удовольствия, те, что не требуют затрат и усилий.

Выйди да дыши. Сядь на пенечек, да и слушай, чего там птахи поют-распевают.

Ровно через час Брежнев проснулся, оглянулся с недоумением.

«Как себя чувствуете?» — спросил я.

Леонид Ильич с изумлением сказал:

«Отдохнувшим!»