Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина»

«Мраморную вазу я разбил нечаянно, по уважительной причине. Я ее как раз протирал, когда по аллее прошел Мессинг — на его концерты я не ходил, но Вольфа Григорьевича в лицо знал. Он часто приходил на могилу жены и, бывало, оставался там по нескольку часов.

Вольф Григорьевич прошел, поздоровался со мной, я ответил, а потом я только голову его видел — могилу Аиды Михайловны (так, кажется, его жену покойную звали) мне было видно, самый верх памятника. Мессинг не садился, стоял все, голову понурив.

Я протер вазу и уже собрался ее ставить на место, как вдруг увидел, как Вольф Григорьевич поднимается в воздух. Вот, как стоял он, так и подниматься стал — медленно так.

Вот уже он выше ограды, выше памятника. Потом Мессинг раскинул руки и замер, завис в воздухе, повисел и так же плавно опустился.

Я только тогда и понял, что вазу уронил, и от нее ручка отвалилась. Стою столбом и ничего понять не могу. Аж жуть взяла!

Тов. директор! Правду говорю! Не сочиняю я ничего и не пью второй год — у жены спросите. Все так и было, как я написал. И кто бы на моем месте вазу не уронил? Тут и самому сковырнуться недолго.

Убедительно прошу не лишать премии».

Документ 56

Письмо В. Мессинга[87]:

«Сегодня я умру. Будильник показывает шесть вечера, а моя смерть наступит через четыре часа.

Я это знаю точно, я — Вольф Мессинг.

Хотя какая мне сейчас разница? Единственное мое отличие от любого другого умирающего в этой больнице заключается в том, что я лежу не в общей, а в отдельной палате, да в том, что мне известно, когда именно скончаюсь.

Я это знал с 1920-го, и за пятьдесят четыре года привык к этому печальному знанию.

Тебе, я знаю, будет жалко меня, и за это я испытываю благодарность. Я был вредным, капризным — поражаюсь твоему терпению. Ну, вот все и закончилось.

Думаю, уже завтра ко мне домой явятся люди из КГБ. Пускай.

Они заберут документы, которые нужны им, а все остальное свалят в ванной, весь тот хлам, что я нажил за жизнь — я отчетливо вижу это.

Возьми себе на память что угодно из той кучи.

Пишу лежа, это не очень удобно. Надеюсь, ты разберешь мои каракули.

Не верь старикам, которые уверяют всех, будто им надоело жить. Жизнь надоесть не может. И я не слишком доверяю тем, кто утверждает, будто жизнь им удалась, и если бы у них появился шанс прожить ее снова, они бы ничего не меняли в своем прошлом.

Неужто они не совершали ошибок? И вернули все свои долги?

Не верю.

Если бы Господь даровал мне прожить мой век заново, я бы многое исправил — и не позволил бы Аиде уйти так рано, бросить меня одного. Эгоист, да?

Меня сейчас не слишком волнует, какой след я оставил в жизни и будут ли меня помнить. Не будут.

У всех людей, даже самых великих и прославленных, один и тот же удел — забвение. Разве мы помним тех, кто был до нас? В нашей памяти остаются имена и даты, как на кладбище, и только.

А что за человек был тот, чей костяк зарыт под могильной плитой, мы уже не знаем. Такова жизнь.

Мучаться я не буду. Дождусь срока, и меня не станет.

Еще год назад, выводя подобные слова, я бы ничего особенного не испытал. Может, стало бы немного неприятно, и все.

А теперь… Теперь ужасная истина надвинулась вплотную, как сгущающаяся тьма за окном. Истекают последние секунды…

Ах, как хочется вскочить, убежать, надеяться, что спасут и вылечат! Не убежать.

Прощай, В…

Здравствуй, Аида!»