Родине
Как корабль без капитана, без команды, без ветрил,
Носишься по океану чуждых и враждебных сил.
Растеряла мощь былую, красоту свою и стать.
Клетка с тигром дяди Сэма разве берег, чтоб пристать?
Ты забыла: дружба дружбой, только жизнь всегда борьба,
Нет друзей, когда сильна ты, нет друзей, когда слаба.
Сколько их, пиратских лодок, что пойдут на абордаж,
Чтоб добычей насладиться, испытать ажиотаж,
Чтоб втоптать тебя навеки в пыль и грязь, иль потопить
И позором унижений душу русскую растлить?
Ты забыла: дружба дружбой, только жизнь всегда борьба,
Нет друзей, когда сильна ты, нет друзей, когда слаба.
Химеры
Какие вам Равенства,
Какие Свободы?
Уже потешались
Над нами народы.
Они-то ведь знают,
Что это химеры,
А нам – всё в новинку,
А нам – чтоб без меры.
Да ведь заглянули
Уже в беспределы!
Так может назад бы,
В родные пределы,
Где Братство имеет
Смешные наделы?
Опять перепутье.
Опять на распутье
Умылися кровью,
Потешились новью,
Богатых и бедных
Придумали вновь мы
Грабительским – верным
Старинным путём.
Держитесь, ребята!
Теперь заживём.
Лишь сердце с надеждой
Стучится в груди:
– А может химеры-то эти в пути?
Домой!
Я убежала из Майами.
Мне было слишком жарко там,
Комфортно, сытно. Между нами —
Я убежала к холодам,
Где зимней стужею привычной
Нас закаляют так в домах,
Что просто дикой, необычной
Улыбка будет на устах.
А я, признаться, засмеялась,
Пройдя таможенный контроль:
На крыльях боли той я мчалась,
Что душу гложет исподволь.
Почти письмо
Любимый мой! Я на курорте, я в Майами.
Сто тысяч верст лежат сейчас меж нами.
Шумит ворчливо океан седой вдали.
Мой Бог! Я просто на другом краю земли.
Чужой здесь рай и ад, признаться, тоже,
Хотя на первый взгляд ну очень всё пригоже.
Средь яркой красоты, экзотики, тепла,
Где даже грусть покажется светла,
Мне, вечной Золушке, устроили приём,
Как в сказке Принц с лукавым Королём.
Но на балу нежданного везенья
Промчались мимо и восторг, и умиленье.
Здесь, в царстве изобилия еды, вещей,
Пожалуй, радует терпимость меж людей.
Друг мой! Во мне сидит упорно ощущенье,
Что нахожусь я в странном измеренье,
Где ритм иной, иль пульс, а может – дух страны?..
И наблюдаю я себя со стороны.
По вечерам на Waterways гуляем не спеша,
Размеренно покоем сытости дыша.
И знаешь, постоянно вслед за мной
Плетутся скука с чёрною тоской.
С. Есенину
Какая мощь духовная и красота
У лучеразного певучего стиха!
Ах, сын крестьянский, простота!
Такое зависть вызывает
И доводит до греха.
А Вы – так смело Русь златую воспевать,
Когда сменилась власть
И почернела масть,
С листком стихов – оружием своим —
Отчаянно идти на бой с чужим.
Да ведь они уже пришли
И свой порядок навели —
И чёрный человек и чернота.
А Вы им резко – правду,
Но ведь неспроста: увидев воплощенье
«распрекрасных мыслей, планов —
страну ну самых отвратительных
громил и шарлатанов».
Ох, были беспощадно люты
Их с Вами «дружеские путы».
И Вы, едва перешагнув тридцатилетие,
Трагически, с их помощью,
Ушли в бессмертие,
Оставив нам навечно и стихи, и песни,
И свой за Русь душевный непокой.
А знаете – Ваш «клён опавший» греет душу
Не только в стужу, но и в зной.
Русь моя – 1
Так сколько ты страдаешь, Русь моя?
С тех пор, как билась с узкоглазыми на Калке?
А может раньше, когда «мудрые» князья
Делили земли в братской перепалке?
И мчались с гиком орды степняков,
Стояла пыль столбом, не оседая,
И мир делился только на врагов
В безбрежности от края и до края.
Летили головы и кровь рекой лилась,
И почему-то выпь кричала у дороги,
И степь дрожала и стонала, не стыдясь,
Кружили тучей вороны, и отвернулись боги.
А время проносилось на рысях,
Зажмурившись от ужаса, стыда и боли.
Всё делалось упорно на людских костях,
И не было тебе счастливой доли.
Русь моя – 2
Их было много, «русских чужаков»,
На вожделенном золотом престоле.
Корнями – из сермяжных мужиков,
А как свой Род гноили в крепостной неволе!
И не звучало им Христово слово «брат».
Помазанники божьи, говорите?
И почему у нас «любой обманываться рад»?
По их делам о них самих судите.
Нет, не звучало им Христово слово «брат».
Под свист плетей, нагаек и кнутов
Они Россию выводили в первый ряд,
Держа народ за быдло, за скотов.
Окно в Европу (да и двери) прорубали не для нас.
Так было триста лет тому, так и сейчас.
Русь моя – 3
И у рабов бывал отчаянью предел,
Когда милее смерть, чем жизни злой удел.
И выплеск в бунты, в озверенье —
От безысходности и вечного глумленья.
Поэт лукавил, класс свой защищая.
Бессмысленность? Христовы заповеди забывая?
А беспощадности хватало с двух сторон.
Ещё вопрос, по ком звучит церковный звон.