Магия предпринимательства. Русские традиции делоуправления

Я вспоминаю, как делал один из своих первых кооперативов с несколькими близкими мне людьми. Как только я стал начальником, — а кто-то всегда должен им стать, чтобы дело шло, — один мой приятель тут же скинулся в ребенка. Он так шел по всей жизни, отказываясь быть Хозяином, Начальником, взрослым. Это казалось очень удобным. Ты ребенок, с тебя взятки малые, умей только быть ни в чем не виноватым.

И вот в кооперативе, который и за его подписью взял огромную по тем временам ссуду, он продолжал вести себя, как на государственном предприятии. Я начал требовать взрослой работы, а потом браниться и свирепеть. Он, как полагается молодому, тут же из любви перескочил в ненависть. Не было больше ни одного дела, за которое я не измордовал бы его: он работал не на себя, лишь выполнял приказы. При этом всем окружающим было показано, какой я плохой, и как он не виноват!

В доме завелся вредитель. И довольно скоро я бил его уже смертным боем. Выгоднее было потерять его, чем позволить ему переводить средства во вред делу.

Облик малолетнего милого дурачка — это оружие потрясающей силы, непробиваемая броня. В нем так же надежно на государственном предприятии, как в патентованном сейфе. И так же страшно в частном, как в сейфе на дне реки.

Конечно, кончилось это тем, что он пришел и заявил об уходе. Я принял его уход. Тогда он сказал, что хотел бы получить свою долю станками...

Честно признаюсь, я пожалел его, просто сказал, что основные средства не выдаются, и отпустил с небольшим пособием. Но я мог бы и повести себя так, как полагается безжалостной и равнодушной природе. То есть выдать ему его долю. Это было еще до начала инфляции. Станков у нас было на три-пять тысяч рублей, а долгу — на сто двадцать тысяч на троих!

Молодой видит свою часть и совершенно не хочет видеть сторону остальных, потому что не может поверить, что они могут позволить себе быть жестокими к нему. Это еще одна ложь родителей: они много угрожают стать такими, каков мир, но все время обманывают. И когда мир показывает себя настоящим — это такая неожиданность, что дети вправе обижаться на родителей, которые не подготовили их к настоящей жизни.

При этом, когда я говорю, что таково наше мышление, я, говоря современно, имею в виду саму операционную среду, в которой работает наш ум. Это значит, что вопрос не в крупных предательствах, которые мы вынашиваем. Вопрос в том, что любая мелочь, любое движение совершается нами не ради дела, а ради того, чтобы быть не виноватым.

Пример. Я даю своему секретарю задание — написать в самокате образ своего отдела. Самокат — это такой прием, который использовали мазыки для очищения сознания. Ты просто перестаешь сдерживаться и говоришь то, что само выскакивает на язык. Вначале это очень глупо и уязвимо. Но постепенно, добавляя к этому другие приемы, ты вычищаешь сознание от кучи чужеродного сора, от Мозохи, как говорил мой первый учитель Степаныч, и оказываешься способным делать многие дела в самокате лучше, чем если бы шел по образцам.

Мой секретарь говорит, что не может писать. Не идет у нее это дело. Как только берется за бумагу, так никаких мыслей нет, и думает она только о том, что нет никаких мыслей. Я отвечаю ей: «Так вот так самокат и работает — нужно писать то, что думаешь, раз есть мысль: „Что-то я не могу писать“, — ее и надо записать первой. Если есть мысль, что нет никаких мыслей, пиши ее. Поняла? Запиши, а как запишешь, позовешь меня, и мы продолжим».

Какое-то время она пишет, и пауза затягивается. Мне начинает казаться, что она уже закончила, и я ее спрашиваю: «Что же ты меня не зовешь?»

«Так я только что закончила, как раз когда ты спрашивал», — отвечает она и на этом удовлетворенно замолкает.

Я молчу, и она молчит. Все как будто очевидно. Я задал вопрос, почему она не зовет меня продолжать дело. Она объяснила, что не звала меня, потому что еще не закончила, а теперь она закончила и тем самым дает понять, что готова приступить к делу.

В общем, она ни в чем не виновата, а дело не идет. Просто потому, что предпочла ответить на вопрос, почему не зовет, вместо того чтобы продолжить дело!

И то, что она не виновата, не прибавляет ей ни копейки, потому что до этого я ей объявил, что она уволена до тех пор, пока не создаст этот образ своего дела.

Вот это и есть типичнейший пример гнилости самой операционной среды нашего мышления. Оно все соткано из полунамеков и бесконечных, теряющихся связей с какими-то не заключенными нами договорами культуры. И при этом оно еще и постоянно изыскивает для нас возможность уклониться от нежеланных дел с помощью обид.

Обычный человек на месте моей секретарши предпочел бы изобразить дурака, который как бы не замечает, что не делает дело, и обвинить начальника в самодурстве. Даже голод кажется не такой уж страшной ценой за право обидеться. Так поступает большинство молодых. Обидчивость — это особый разговор.

Выбор работать