Магиня

– Точно, – южанин с неожиданной силой пнул юношу по ноге, заставив с грохотом рухнуть на палубу. А потом вопросительно взглянул на здоровяка, ласково поглаживающего свой любимый кнут. – Вот видите, господин? Даже не пикнул. Думаю, с ним больше не будет сложностей.

– Не будет, – кивнул Зег, стремительно разворачивая бич и ловко щелкнув самым кончиком по обнаженной спине поднимающегося Вэйра. Тот вздрогнул от боли, почувствовал, как стекают по лопатке капельки крови, снова ощутил вздымающуюся внутри волну. Но Даст вовремя наступил ему на ногу, и Вэйр сдержался. Только побледнел как полотно и тяжело задышал, с трудом различая палубу за набежавшей на глаза пеленой безумия.

– Отдыхайте, пиявки, – донеслось до него откуда-то издалека. – Сегодня, на ваше счастье, ветер приличный, так что на парусах пойдем. Радуйтесь и молитесь, чтобы он избавил вас от весел на следующие три дня. В противном случае прогулка по реке покажется вам легким развлечением.

Вэйр с трудом смог сесть на лавку, когда Зег так же лениво сплюнул ему под ноги и медленно пошел дальше, время от времени раздавая пинки зазевавшимся невольникам или оглаживая их голые спины кнутовищем. Юношу буквально трясло от бешенства. Его пальцы, вцепившиеся в железные оковы, побелели от напряжения, губы подрагивали, а в ясных голубых глазах то и дело вспыхивали странные огни, при виде которых даже Даст опасливо отодвинулся.

– Эй, ты чего?

Вэйр медленно повернул голову, и южанин вздрогнул, когда вместо голубых радужек на него уставились два бездонных, почти черных омута, в которых полыхала дикая злоба.

– Вэйр? Не злись, а? Я ж за дело… иначе Зег тебя бы просто убил, понимаешь? Эй, ты хоть слышишь, что я говорю?!

Юноша с явной натугой кивнул и снова отвернулся, к огромному облегчению соседей.

Хиг на всякий случай отодвинулся, чтобы не касаться его даже плечом, а Даст поежился: ничего себе. В мальчишку словно демон вселился. Он, конечно, с самого начала был не слишком покладист, но сегодня как с цепи сорвался. Его словно распирает изнутри неугасимая ярость, прямо кипит весь от злости, вот-вот взорвется. И злость эта так и клокочет, плещется в его глазах, как потревоженное море.

Вряд ли пацан сейчас понимает, что ему говорят, – сидит, словно кол проглотивши, сжимает весло так, что столетняя, отполированная до блеска и насквозь просоленная древесина вот-вот треснет. Скулы свело, брови сошлись на переносице, шрам на щеке побелел. Светлые волосы потемнели от грязи, торчат во все стороны страшноватыми колтунами. Из раны на спине до сих пор сочится кровь, но, кажется, он даже боли не чувствует. Вообще ничего не чувствует. Не видит и не слышит к тому же. Как неживой.

Южанин, по примеру Хига, на всякий случай отодвинулся на край лавки, но Вэйр не заметил – так и сидел, неотрывно глядя на бескрайнее синее море. Которое под этим неподвижным взглядом тоже потемнело, заволновалось.

Впрочем, он даже этого не видел. Уставился в пустоту прямо перед собой, сипло дышал и молчал… как самый настоящий безумец.

* * *

До вечера пленников никто не беспокоил. Так, пройдет кто-то мимо изнывающих от жары невольников, швырнет им под ноги бурдюк с водой и, раздраженно сплюнув, исчезнет в трюме.

Лишь один или два Краттовых увальня постоянно толклись на палубе, наблюдая за прикованными людьми, которым было некуда деться от горячего южного солнца. Даже Угорь за весь день появился лишь однажды, а мага, создавшего благословенный ветер при переходе, и вовсе было не видать. Он, словно крыса, прятался в одной из кают, не испытывая желания подставлять свою мерзкую рожу под палящее солнце.

Даст, украдкой поглядывая на ставшего подозрительно молчаливым Вэйра, грешным делом опасался, что тот вздумает сделать какую-нибудь глупость. Вскочит, наконец, взорвется или рискнет прыгнуть за борт, хотя бы смертью своей попытавшись отомстить за унизительный плен и регулярные побои.

Но нет. Мальчишка так и не пошевелился до темноты – сидел все в той же неестественной позе и сверлил неподвижным взором равнодушное море, укравшее у него последнюю надежду на спасение.

Он не произнес ни слова даже тогда, когда южанин, обеспокоившись, попытался его растормошить. И не подумал повернуться, чтобы развеять растущую час от часа тревогу соседа, не говоря уж о том, что к заботливо оставленной еде даже не притронулся.

После этого южанину оставалось порадоваться хотя бы тому, что в этой адской жаре до строптивого мальчишки никому не было дела. В том числе и разлегшимся прямо на палубе невольникам, которым, кажется, вообще уже было ни до чего: за время плена большинство из них если не отупели, то уже смирились со своей участью. Никто не пробовал возмущаться. Они покорно ели, когда давали пищу, жадно пили воду, безучастно сидели или лежали, когда им позволяли это делать, и так же равнодушно начинали грести, если Кратту требовалось увеличить скорость.

Вот и Хиг что-то скис. Согнулся чуть ли не до самой палубы, поджал под себя ноги и, вяло теребя толстые цепи, продолжал бормотать под нос что-то непонятное.