Магистерий. Черный Петер

— Да ты что? Она ж вроде никого не трогала.

— Она тульпа.

— Чего?

— Тульпа, креатура. Искусственное существо, порождение воли малефика.

— Да ты что! — директор даже подскочил на стуле. — У нас в школе малефик? Все ж таки кто-то из ребят?

— Де Лерида говорит, что нет, это продукт взрослого матерого мага. И скорее всего малефик не в школе, а где-то засел в соседних домах. Инквизиция отправилась прочесывать район. А разве можно было вскрывать опечатанную аудиторию?

— Да насрать мне на эти их печати, — немедленно взбеленился Фоули. — Это учебный класс! А они разворотили тут все, разломали в мелкое крошево и свалили, еще и опечатали. Кто это все разгребать теперь будет? На какие шиши я куплю новые приборы и пособия? Во-он, суки, даже плинтуса поотрывали, чтоб им пусто было, — директор схватил фонарик и начал водить лучом по обломкам и заваленным мусором партам. — Паскудство! Слушай, господин ты наш любезный Грис, — он вдруг развернулся на стуле и направил фонарик Лео в лицо, тот попятился и загородился рукой, — ты же у нас не пальцем деланный, ты же у нас ого-го, всесторонне образованный, ты у нас молодой ученый! Ты, небось, и в артефакторике рубишь, на базовом, такскзть, уровне. Да? Рубишь ведь? Там сложностей не надо, учебник полистаешь, освежишь. Оформим тебе полставки и Виктору полставки, и не надо замену искать. А? Что скажешь?

— Господин Фоули, — пробормотал Лео, — я вообще-то хотел уволиться. У меня дом сгорел… то есть, я хотел сказать, квартира, где…

— Что-о? Уволиться? Дезертировать хочешь? — Фоули тяжело поднялся, опираясь на трость. Луч фонарика продолжал светить Лео в глаза. — Запахло паленым, ты к мамке под юбку прятаться побежал? А ты знаешь, что дезертирам бывает?

— У нас тут, слава богу, не армия.

— Кто сказал? — он пристукнул тростью. — Школа — это армия, заруби себе на носу. Школа — это первый рубеж, линия фронта. Трусам и зассанцам тут не место. А ты что, зассал? Бросаешь доверенный тебе контингент? Трусло несчастное!

Это было обидно — Лео увольнялся вовсе не из страха. А из-за чего? Потому что Мануэль так сказал? Или из-за того, что маску учителя примерил лишь на время, а окружающие и поверили… а на самом деле плевать он хотел на окружающих… на своих партнеров и коллег… и на детей тоже… они же простецы. Всего лишь простецы, которых он от силы пару недель знает.

— Такими темпами школу вообще закроют, — Фоули громко сопел, едва сдерживая ярость, луч фонарика подрагивал, но продолжал слепить. — Физрука у нас нет, артефактора нет, даже истопника нет. Теперь еще и историка не будет. А вместо учителей какие-то тулупы по школе шастают и душат всех подряд. Отлично! Попадем на первые страницы газет.

— Тульпы, — поправил Лео, отворачиваясь.

— Да хоть пульпы! В любом случае малефикарская нечисть, против которой мы сражались и до сих пор сражаемся, потому что война не закончена. Не закончена, слышишь? Малефики отползли и пришипились, но капитуляции не подписали. Глупо думать, что все позади и наступило мирное время. Не-ет, дорогой господин мать твою Грис! Мы на войне, и школа — это линия фронта. Понял, боец? Или ты дезертир в мокрых штанах?

Я вообще-то шпион, подумал Лео, заслоняясь рукой. С той стороны, куда отползли малефики. Но, черт побери…

— Послушай, — вдруг сбавил тон Фоули и отвел язвящий глаза луч. — Дом сгорел, это грустно, конечно, но все ж не родной дом, а просто съемная квартира. Бог с ним, с домом. Поселим тебя в интернате. В леммановской комнате. Она, кстати, теплая, старик там себе печку оборудовал. Лучше всякой квартиры. А то, представь, придешь к родичам как псина побитая, отец тебя уважать перестанет. Слабак, скажет. И никакого дела тебе больше не доверит. Подумай, что ты отцу скажешь, когда вернешься?

У Леона Гриса, отпрыска богатых лионских фабрикантов и владельцев сети модных магазинов, конечно, был отец — авторитарный, жесткий, уважающий тех, кто не ломался по его напором, и тех, кто умел настоять на своем.

Но у Лео Циниса отца не было. Хотя дядя с его тяжелой рукой и уничтожающими словами в похожей ситуации вполне отца заменил.

Нет. Альбин Цинис никогда бы не сказал такого своему сыну. Даже если бы мог дотянуться перед гибелью и сказать, хотя бы мысленно. Он сказал бы: «Береги себя» — и больше ничего. И мама тоже. И даже братья.

— Что молчишь? — Фоули придвинулся, глухо стукнув палкой. — Подумать надо? Ну, думай. Садись вот и думай. Это твой класс теперь. Разгребете его с Виктором, парней старших припашете, чтоб помогли. И через недельку давайте, догоняйте программу. Мы и так отстаем из-за этой всей хренотени. А тебя мы с Гансом оформим по всем правилам и поселим в леммановскую комнату. Там, правда, тоже разгром…

— И опечатана она наверняка тоже, — буркнул Лео.

— Пусть майор Хартман лучше Дюбо своего опечатает. Чтоб не лез поперед батьки. Давай, боец, — поравнявшись, директор от души хлопнул Лео по плечу, тот даже покачнулся, — думай, эт самое… хотя, что тут думать, тут делать надо. Найдешь меня после большой перемены, скажешь, что надумал, будем оформлять.