Магистериум морум

Беженцев навязали соседним провинциям. Досталось и родному Фабиусу Ренге, о чём маг даже с некоторым садистским удовольствием известил вороном своего префекта, мэтра Тибо. Он надеялся, что птица прилетит не намного раньше первой группы дабэнцев, что уже не беспорядочно, а совершенно официально, группами, каждая под охраной четырёх стражников, брели по окрестным дорогам.

Ну а префектом Ангистерна в это смутное время городской совет избрал мощного и хитрого кузнеца, что явно участвовал в бунте. Магистры одобрили выбор горожан, ибо имели на нового правителя отличный компромат.

Город ожил. Ещё стража была на особом режиме, кричали по ночам патрули, но членам магистерской комиссии, а значит, и Фабиусу, пришло время отправляться восвояси.

Вот только некуда было ехать магистру Ренгскому. Да и не планировал он никакого возвращения. И вдруг оказался обречён на него с жестокой неумолимостью судьбы.

Мысленно Фабиус уже завершил самого себя. Его дело было спасти город и погибнуть, а дальше — пусть решает кто-то другой. Но это оказалось иллюзией, и его ждали навязчивые мысли, долгая зима и башня на острове Гартин, где любой куст, любая книга, и даже луны на небе будут напоминать о жене и сыне.

«За что?» — вот о чем размышлял Фабиус, глядя как ползёт вниз конский повод, как пальцы покалеченной химерой руки бессмысленно шевелятся, даже не пытаясь поймать его.

Разве был он, Фабиус Ренгский, член Магического Совета, дипломированный маг, так плох, что смерть не захотела забрать его с собой? Неужели душа его так погрязла в пороках, что её запахом не соблазнился даже голодный демон? Или Борн просто обожрался в ту страшную ночь и сгинул где-то с несварением своего адского желудка?

Но чего он хотел от Фабиуса?!

Магистр уверился было, что инкуб пришёл отомстить ему за убийство сородичей. Однако месть не свершилась, а значит, причина явления Борна была не в ней. Но в чём? Что толкнуло глубинного демона в подоблачный мир людей?

А изгой? Что это значит, и почему Борн назвал себя так пред магическим оком? Соврать он не мог, для вранья…

«Эва! — Магистр встрепенулся и подхватил поводья. — А не использовал ли Борн его, Фабиуса, для какого-нибудь вранья? Но для какого же?»

Мысль эта взволновала мага. Он выпрямился в седле и даже глотнул вина из фляжки.

Инкуб стал для него книгою тайн и загадок. До встречи с Борном Фабиус не мог и помыслить, что демоны тоже способны думать, страдать, плакать, а вот обмануть человека — не могут.

Раньше магистр убивал инкубов без всякого внутреннего смущения. Он находил их живыми не больше, чем огонь в очаге.

Не помышляете же вы об убийстве, намазывая по утрам масло на лепёшку? А ведь любое из зёрен, что отправилось в ваш хлеб, могло бы родить детей. Засеять потомками долину. Но хлеб даёт вам силы, и вы считаете себя в праве эти силы брать.

Инкубы давали магистру Фабиусу не только силы, но и молодость. И он тоже был вправе брать то, что сумел. Таков закон бытия. Маг готов был сразиться за это с Борном и погибнуть, ибо демон был гораздо сильнее и могущественней человека. Это было правильно. Но этого и не свершилось.

И, тем не менее, Борн словно бы удовлетворился, исчезнув вдруг.

Что он мог разглядеть в Фабиусе? Некую сатанинскую схожесть? Ведь и маг не сумел никого полюбить за свою долгую жизнь, а брал от мира, как и положено сущим. И от жены, и от сына…

Толстые перчатки хорошо скрывали дрожь пальцев, но Фенрир ощутил волнение всадника, фыркнул, наподдал, заставив Саймона заголосить, нахлёстывая ленивую кобылку.

Магистр придержал жеребца, а потом и вовсе остановился, поджидая отставших спутников.

Саймон покраснел от внезапной скачки, волосы его растрепались. Лекарю и медленная езда была не очень-то привычна. Хел же растворился и возник рядом с Фенриром — всё такой же бледный, юный, спокойный, словно не шёл весь день пешком.

Болезненная белизна кожи демонёнка гармонировала с красноватыми зрачками. Он мог бы показаться альбиносом, да, верно, таковым и считался среди оборванцев, хотя сам Фабиус сразу приметил, что бледность его — иной природы, а светлые волосы не лишены пигмента.

Демонёнок казался магу совсем непохожим убитых на инкубов. Более живым, человечным. Но, возможно, дело было лишь в том, что первый раз он увидел Хела здесь, на земле? Ведь если бы они встретились через пылающую черту пентаграммы…

Любил ли маг тех юных инкубов, с коими ему приходилось вступать в связь? А любите ли вы кувшин с хорошим вином? А ланцет, коим заезжий лекарь вскрывает вам жилы, чтобы пустить кровь? Или его же клизму?

Нет, Фабиус терпел прикосновения демонов, как пациент терпит необходимые процедуры лекаря. А позже с радостью и ликованием ощущал, как их жизненные флюиды медленно перетекают в него. Становятся молодостью, энергией, силой.

Изменило ли это что-нибудь в нём самом? Неужели…

Страх сковал Фабиуса, когда он понял, что мог измениться безвозвратно. И тут же пришла новая леденящая мыль: «А Алисса? Что было между нею и Борном?»

Рука вцепилась в повод и натянула его. Фенрир всхрапнул, замотал головой.