Магистериум морум

— Знаю, тебе хотелось прибить меня, когда мы встретились в доме префекта, — продолжал допытываться он. Страх стряхнул хмель, но остановиться уже не было сил. — Как же ты сдержался, а, демон?

Маг притворно захохотал. Он сам не знал, поверил ли инкубу. Сомнение — оно, как яд.

— С трудом, — хмуро согласился Борн.

— А теперь?

— А что — теперь? Мальчик прячется где-то рядом. Я ощущаю, что он очень напуган, что мечется внутри самого себя, что не верит ни мне, ни тебе. — Инкуб вздохнул и спросил с тоскою. — Почему он не верит мне, маг? Аро доверял мне всегда!

Он рванулся встать, но со стоном опустился на шкуру.

— Где это ты так промёрз? — поинтересовался магистр, ощущая, что страх — страхом, а водка уже вполне позволяет ему задавать такие интимные и неприличные между чужими вопросы.

Борн с сожалением погладил окаменевшую тварь, обвивавшую его запястье.

— Я поднимался над землёй, маг. Туда, где уже не светит солнце.

— И что там? — встрепенулся магистр. — Что ты видел? Как там всё устроено?

Демон приподнялся и встряхнул ополовиненную бутыль:

— Ты говорил, у тебя есть ещё одна?

— Есть! Такая же! Да и трёхлетняя есть! Рассказывай! — воскликнул Фабиус.

— …Ад внутри, в глубине. И везде над ним — земля, — рассказывал демон. — А сверху — небо над всем этим. А потом — пустота. И холод.

— Но как это — везде?

— Везде, маг. Куда бы я ни пошёл из Ада, телом ли или сознанием, везде я найду наверху землю. Не всегда там есть люди и города. Я видел много совсем диких или пустынных мест. А где-то на многие и многие дни пути — только горько-солёная, как твой пот, вода.

— Подожди… — перебил магистр. — Значит, Ад — внутри земли? Но тогда… Тогда получается… Что мир наш — круглый? А вокруг него… Да, всё верно: вокруг него солнце и луны… Значит, я был прав! Но как такое могло случиться?

— А мир вообще удивителен.

— Но ведь в книгах написано, что мир плоский!

— В каких книгах? — удивился Борн. — Я много чего читал… Ты опять проверяешь меня, маг? Не надоело?

Фабиус так и оторопел. Значит, демон совсем не пьян и готов прозреть все его коварные вопросы? А как же уговор про чтение мыслей?

— Для этого и не надо читать мыслей, — усмехнулся Борн. — Видел бы ты своё лицо…

Фабиус озадаченно забрал бороду в горсть: выходит, он не так уж и ловок врать?

— Давай-ка лучше споём? — предложил демон, безмерно удивив такой просьбой мага. — Песню ты всё какую-то раньше пел у себя в уме? Что-то про вишню?

— Про вишню?

Магистр едва глазами не хлопал: неужто демоны, выпив, как следует, водки, тоже ощущают потребность подрать горло? Вот так магия у вина!

Он подумал, откашлялся и затянул ломким и неуверенным козлетоном:

— Вишня белая с ветром спорила…

Борн покачал головой.

— Не эта, другая. Но тоже про вишню и ветер.

— Оно и понятно, ветер — главный враг ей. Стоит она такая белая… — магистру вдруг захотелось плакать. — Будто невеста…

И тут он вспомнил сначала жену, потом песню, и завёл тихо-тихо:

— Отцвела с морозу вишня. Полетели….

— Лепестки её, как перья белой цапли… — также тихо подхватил Борн.

Второй куплет они пели громче, весьма довольные, что голоса их хорошо ложатся рядом.

Солнце встало, но осталось много ветра.

Ветра чёрного, что ветви гнёт и стонет.

И во всём краю одна стояла вишня,

И смотрела, как свет вешний в мари тонет.

Что стоишь ты тихо, вишня, что не плачешь?

Иль не веришь, что понятны ветру слёзы?

Мрак унёс все наши лучше надежды,

Лишь белеют на ветвях твоих плерёзы.

— Плерёзы? — удивился Борн, когда песня утекла, а водка потекла в стопки. — Может, быть, плерезы?

— Я не знаю наверняка, — развёл руками Фабиус. — Это старое слово. Речь, верно, о белых нашивках, что делали на рукава, когда в доме кто-то умрёт. Это очень, очень старая песня, инкуб. Уже и слова её кажутся странными.

— Что значит — старая? — демон нахмурился.

— Время идёт, язык изменяется. Я даже не знаю, о чём это. Что за чёрный ветер, о котором пела мать? Всё забывается: слова, образы…

— Вы забываете старые слова? — Борн всмотрелся в лицо мага.

— Конечно. В библиотеке Магистериума большую часть книг давно никто не может прочесть. Есть апокрифы — списки мнений древних авторов. Но и они уже малочитаемы.

— Вот как? — демон нахмурился, посмотрел в огонь, потом, словно не веря, уставился на магистра. — Странно. Для меня нет большой разницы в ваших языках. Но значит ли это, что и ты не читал, о чём писали до твоего рождения?

— Ну, почему — ничего? Магистерское образование хранит единый язык. Его создали такие же маги, как я, чтобы не растерять остатки знаний. Книги, написанные после эдикта о едином языке для письма — я читаю легко. Однако и эдикту уже более трёхсот лет. И часто случается так, что образованные люди говорят совсем иначе, чем чёрные. Из старого мы помним лишь песни. Вот, как эту. И мама её любила, и Райана…

Фабиус помотал тяжёлой головой и поднял почти пустую бутыль. Там, внутри, он увидел свою жену. Её белое горло сжимал он в своей руке.

— Водка кончается, — выдавил маг и неловко опустил бутыль на пол.

— Ты же говорил, у тебя есть ещё одна, трёхлетняя? — подсказал демон.