Магистр Ян

Выслушав речь пьяного рыцаря, Рунтингер задумался. «Ради чего понадобился Сигизмунду этот молодец? Ради его стихов? Кто знает, не исключено и это. Но римский король прежде всего ловкий купец. Рифмованным строчкам он всегда предпочтет доходные товары. Этот поэт каким-то образом связан со двором. Такие люди мне нужны. Лишняя кружка вина может оказаться неплохим авансом: ведь мне частенько удавалось извлекать пользу для себя при самых непредвиденных обстоятельствах».

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн бормотал:

— Следует быть поосторожнее с вином. Однажды оно дьявольски подвело меня. Правда, тогдашнее вино не имело ничего общего с констанцской бурдой. Там было его величество бургундское! Тогда я тоже говорил, говорил, а когда дошло до платы… Да, друг, у меня были сведения, которые ценились на вес золота! Я тоже купец. Я торгую даже самыми незначительными сведениями. Она хотела подарить мне целую ночь! А я, болван, отказался. В ту ночь я перестал быть поэтом. Теперь я всего-навсего дурачок торгаш. Мне хотелось получить товар за товар, за свои сообщения — ее сообщения. А теперь… я даже не могу найти ее. Ищу ее везде всё время, днем и ночью. Я знаю, что она здесь. Только попробуй — найди иголку в копне сена. Увы! Если даже я найду ее, она уже не подарит мне то, что могла прежде. На Востоке — я там много странствовал — говорят: человек всю свою жизнь проводит в поисках того, что на убогом языке смертных называется счастьем. В один прекрасный день оно идет навстречу человеку, а он, не зная об этом, глазеет по сторонам, и счастье проходит мимо. Это счастье покинуло меня навсегда, навсегда… Ее звали Олимпией. Олимпия! Олимпия! О боже, боже! Только тогда, когда мы расстались, я понял, что люблю ее, друг, до гроба… А она, — неожиданно добавил он, — шлюха…

Рунтингер понял: этот парень — лазутчик Сигизмунда.

Он собирает информацию и торгует ею. Стало быть, равенсбургской торговой фирме сегодня повезло. Надо только поближе сойтись с ним. Господин Рунтингер посмотрел на своего соседа. Голова рыцаря тяжело опустилась на грудь, щёки равномерно надувались и опадали, а толстые красные губы открывались и закрывались. Рыцарь Освальд фон Волькенштайн заснул. Рунтингер потряс его сначала легко, а потом посильнее. Но старания негоцианта были напрасны. Тогда он поднялся и пошел к Тюрли. Поэт никуда не денется: Тюрли не выпустит его, пока тот не напишет ему стихов; поэт должен, по крайней мере, рассчитаться за свои обеды.

Рунтингер решил следить за дверью, ведущей в трактир. Пока не появится на лесенке художник, рисующий вывеску, негоцианту нечего беспокоиться: он найдет поэта — рыцаря в трактире, с кружкой вина. Довольный и сытый, негоциант вышел на улицу и зашагал в сторону ратуши.

Рунтингер не спешил, — ему уже не нужно было думать о ночлеге. Он шел, поглядывая вокруг хитрыми, умными глазами. Ему казалось, что в этой суматохе и давке он даже помолодел. Прежнего Констанца не узнать. Еще недавно город был спокойным, красивым и благоустроенным. Богатые купцы и владелицы ткацких заведений жили в пышных домах-дворцах. Здесь кипела вся деловая жизнь Констанца. Город походил на жирного богача, лениво расположившегося на берегу Боденского озера и сыто потягивавшегося в лучах солнца и в блеске золота. А теперь? Казалось, город сходил с ума от всевозможных излишеств. Широкие улицы неожиданно сузились, просторные площади еле вмещали людей. Наблюдая за толкотней, он нимало не интересовался тем, какая сила вызвала ее. В Констанце затевается большое дело, и купцу в это время надо быть обязательно здесь! Довольный, он тепло подумал о Мельхиоре. О нем нечего беспокоиться: Мельхиор — молодчина. Он настоящий сын своего отца!

Движение по улицам сковывалось не только бесконечными потоками людей, но и домами. Почти у каждой стены стояли либо ларьки, либо мастерские, либо столы с парусиновыми навесами, под которыми бродячие торгаши раскладывали свои товары. Попав в толпу зевак, господни Рунтингер решил покрепче держать руку на кошельке. На прилавках мясных ларьков были выставлены телятина, оленина и кабанина. Откуда-то доносился запах лекарственных снадобий и кореньев. Рядом стучали молоты, звенел металл, слышался хлест ремня. Все эти звуки вырывались из бессчетных мастерских и будочек сапожников, кузнецов, оружейников, плотников, кожевников и шорников. Мастеровые люди облепили улицу со всех сторон. В хаотическом шуме выделялись резкие голоса зазывал. Они расхваливали собственные изделия, восточные ткани, любовные напитки, мускусные духи, лекарства и прочее. В толпе не без труда пробирался торговец с тачкой, нагруженной горячими паштетами и печенкой. У порталов церквей толпились нищие. Обнажив свои гноящиеся раны, нарывы и увечья, они гнусавили, выклянчивая милостыню.

Рунтингер недоумевал: куда деваются эти люди на ночь? Ведь должны же они где-нибудь спать! Даже если приезжие займут всё до последнего уголка в трактирах, домах, сараях, амбарах города с его окрестностями, то всё равно они не поместятся!