Магистр ордена Святого Грааля

— Ты меня прости, Христофор. Просто я задумался: что-то не сходится у меня… Что женишься, так поздравляю. Совет да любовь. И про бородавку — это я так, от задумчивости… — С этими словами он повернулся к фон Штраубе: — Ты мне вот что скажи. Только вспомни хорошенько. До Петербурга против твоей жизни были злоумышления?

— Да тут и вспоминать нечего. Точно не было прежде ничего такого.

— А о происхождении твоем в ордене всегда знали?

— Знали. Правда, лишь избранные.

— О каком таком происхождении? — живо заинтересовался Двоехоров.

— Вот тут не взыщи, Христофор, — сказал Никита, — вынужден умолчать. Тут такая, понимаешь ли, тайна, что и проговорить боязно.

— Ну ежели тайна… — не стал настаивать Двоехоров. — Коли я лишний, так, может, мне все-таки?.. — Он было снова привстал.

Пришлось князю снова его усаживать.

— Да не обижайся ты! Просто с вопросами не встревай, а то с мыслей сбиваешь. Вон лучше ликеру отведай.

— Ладно, молчать буду, — согласился подпоручик и, чтобы вправду не встревать, он, смакуя ликер, ушел целиком в собственные мысли, с которых его уж никто, пожалуй, не смог бы сбить, ибо, судя по благостному выражению лица, думать он принялся наверняка о своей Елизавете Кирилловне с родинкой на щечке.

— Ну так вот, — снова обращаясь к фон Штраубе, сказал Бурмасов, — никто в ордене не покушался на тебя, и вдруг все переменилось: за две недели — с этой стороны, как мы высчитали, три на тебя покушения. Подумай, зачем в ордене кому-то внезапно понадобилась твоя смерть?

— Думал, к тому же не раз, — ответил фон Штраубе. — Уж ордену-то она никак не нужна. Напротив, я, если можно так сказать, главная их реликвия. Именно присутствие в их рядах того, в чьих жилах течет кровь Грааля, безмерно возвышает госпитальеров^[57] над другими орденами.

Бурмасов опять надолго призадумался.

— Хорошо, пускай так, — произнес он наконец. — Пойдем с другого конца. Быть может, ты несешь в себе еще какую-то тайну, кроме тайны своего происхождения, и тут, в Петербурге, она стала для твоего ордена нежелательна?

— Скорее не тайну, а предназначение, — сказал барон.

— И каково же оно?

— В конце века деспозин должен поведать о событиях, которые наступят через век и даже далее, чем через век. Насколько далее, это уж от наития зависит…

— Постой, постой, — перебил его князь. — Так нынче-то у нас семьсот девяносто девятый год! Как раз век подходит к своему окончанию! И ты что ж, уже можешь что-то сказать так далеко наперед?

— Пока не могу, — признался фон Штраубе. — Видно, срок еще не настал.

— Хорошо, — сказал Бурмасов, — ну а когда настанет срок, кому ты должен это передать?

— Магистру ордена. Так делали все мои предки, жившие на рубежах веков. Кстати, мой прадед сто лет назад предсказал изгнание ордена с Мальты, что хранилось в великом секрете, пока не нашло свое подтверждение.

— Погоди-ка, — опять остановил его князь, — покуда не до Мальты твоей. Ты сказал, что магистру своему должен передать, а это, стало быть…

— Теперь, стало быть, императору Павлу, являющемуся нашим магистром.

— Вот! — воскликнул Бурмасов и поднял палец, указуя им куда-то ввысь. — А до того как Павел наш стал магистром, никто на твою жизнь не покушался! Вот, кажется, мы и нашли ту самую точку!

— Да ты о чем?

— А я о том, что кому-то больно не угодно, чтобы твое откровение дошло до Павла!

— Но почему же? — удивился фон Штраубе. — Ведь речь идет о временах столь отдаленных, что из ныне живущих уже не останется никого. Магистр должен после разговора со мной оставить послание для будущих веков и запечатать его ровно на сто лет.

— Да… — снова задумался Бурмасов. — Нынче мало кто думает на сотню лет вперед. В этом смысле твои откровения вроде бы никого особо волновать не должны… Хотя постой-ка! Откровения тех предков твоих имели касательство к судьбе мира всего или только к судьбе вашего островка?

— Большей частью, конечно, к судьбе того места, где эти откровения происходили. В тех случаях первоочередно к Мальте, стало быть.

— Ну а ежели ты сейчас в России и станешь делиться своими откровениями с российским императором, то в этом случае…

— В этом случае, — сказал фон Штраубе, — я так думаю, откровения будут иметь касательство по большей части именно к России.

И снова, подъяв перст, Бурмасов воскликнул:

— Вот!.. Ибо что такое Мальта твоя? Ты уж не серчай, но Мальта твоя — тьфу, островок! На географической карте булавкой в него ткни — и всё, нету твоей Мальты!.. А Россия… Это, брат, Россия! Тут из пушки по карте пали — все равно что-нибудь да останется!

— Да, Россия — преогромная страна, — признал фон Штраубе, — но к чему это ты?

— Да к тому!.. Как ты не понимаешь? Судьба Мальты твоей, да еще через сто лет, мало для кого составляет заботу; на судьбе мира всего даже погибель ее, почитай, никак не скажется. А вот судьба России!.. — Внезапно спросил: — Скажи мне, Карлуша, рок можно преодолеть?

Фон Штраубе не однажды думал об этом, оттого ответил сразу же:

— Я так полагаю, что никакого рока нет. Как, по-твоему: если человек пилит сук, на коем сидит, а потом вдруг падает, это как считать, злой рок?