Магиум советикум. Магия социализма

С шести лет мы приступили к индивидуальным занятиям. Больше я никогда не видел ни одного из своих одноклассников, да и люди как таковые стали редким явлением в моей жизни. Восемь последующих лет я общался лишь с несколькими преподавателями, чьих имен не знал – я называл их «учитель», а когда мне требовалось сказать одному что-то о другом, я добавлял определение: «химии», «физики» или «математики».

На четвертый год индивидуальных занятий появился еще один учитель – новый. Безусловно, я был этому очень рад, потому что любое изменение внутри моего кокона казалось невероятным и волшебным. Он стал первым человеком, который назвал свое имя – не номер, не профессию, а имя собственное, которое он носил, как носят головной убор. Его звали Александр.

Он умел доставать из воздуха бабочек, левитировать (правда, буквально несколько секунд), рисовать на стене двери и тут же открывать их, как настоящие, и вообще все его способности категорически не подчинялись законам точных наук, вдалбливаемым мне другими учителями.

– Это магия, – сказал Александр, – и она не подчиняется никаким законам, помимо тех, которые задает сам маг. Это наука, которая позволяет делать всё, что ты хочешь, и я научу тебя этому. А еще я научу тебя, как себя контролировать, потому что маг, лишенный контроля, – самое страшное из возможных зол.

Так я стал учиться волшебству. Теперь я знаю многое из того, о чем в те времена и не подозревал. Знаю, что меня отобрали из десятков тысяч претендентов. Что большинство моих одноклассников после шестилетнего обучения были выпущены в обычный мир и стали учеными, художниками, инженерами, спортсменами. И лишь меня держали в замкнутом пространстве вплоть до совершеннолетия.

Не думайте, что моя территория ограничивалась несколькими аскетично обставленными комнатами. Скорее это был волшебный замок. Были игровые залы, погружавшие меня в мир виртуальной реальности, были бассейны и беговые дорожки, были стрелковые классы и библиотеки, было всё, о чем только может мечтать ребенок. Не было только друзей.

Александр заменил мне друга, брата и отца. Он стал для меня большим, чем может быть старший для младшего; он стал тем единственным якорем, что позволял мне оставаться нормальным. И потому именно его наука – если магию можно назвать наукой – была для меня наиважнейшей из всех. Прочее я воспринимал как некий фон, как базу для магических экспериментов. Тем более я удивился, когда узнал, что другие учителя – безымянные, рядовые – тоже имеют магические навыки. Дважды я пытался применить знания, полученные от Александра, во время других уроков, и оба раза мои магические всполохи легко гасились преподавателями. Помню, во время урока математики я попытался заколдовать мел, чтобы тот за меня написал задачу на доске. Но у меня не вышло, потому что математик окружил доску защитной сферой, не пропускающей никакие магические ухищрения. Позже Александр устроил мне взбучку по этому поводу.

– Нельзя, – говорил он, – ни в коем случае нельзя использовать магию там, где ты можешь справиться без нее. А справиться без нее ты можешь везде.

Сложнее всего было отучиться от магических игр в быту. Когда мне лень было подойти и взять чашку, я приказывал ей появиться в моей руке – и она появлялась. Так же я кипятил воду за считаные секунды и заваривал чай погружением пальца. Всё это было необязательно, просто мне так нравилось. Александр неизменно узнавал обо всех моих забавах и жестко мне выговаривал. Я стыдился, каялся и продолжал, но с каждым разом мне было всё неприятнее, всё неинтереснее обманывать Александра, и со временем я отучился использовать магию всуе.

Теперь я понимаю, почему меня держали в затворничестве. Когда я получил право выйти наружу, я контролировал себя в полной мере и никогда бы не воспользовался своими возможностями против других людей или ради того, чтобы их развеселить. Магия стала функцией, какой может стать, например, умение класть кирпичи. Если надо – я сложу идеальную стену, если не надо – я даже за мастерок не возьмусь.

Время шло, и мне исполнилось шестнадцать. Уже два года к тому времени меня беспокоили сны эротического характера, а простыня иногда оказывалась влажной или покрытой подсохшими пятнами. Я созревал, но не знал, что с этим делать, поскольку никогда в жизни не видел настоящую женщину – лишь на картинках и в обучающих фильмах (нет, не подумайте, самого приличного свойства). Но на следующий день после моего дня рождения появилась учительница, представившаяся Анной. Номинально она преподавала этикет, подготавливая меня к жизни в обществе, но теперь я понимаю, что она была приставлена ко мне лишь с одной целью.

Роман между нами возник уже через полтора месяца – сам собой. Ей было двадцать пять лет, она была красива, и я влюбился в нее без памяти; а в кого еще я, собственно, мог влюбиться? У меня не было выбора.