Мой любимый, любитель грязного словца, и с романтическими чувствами, который не мог вспомнить, как назывались фрикадельки, и который никогда не был в Target до того, как не встретил меня.
Мой богатый миллиардер, магнат, который заботился о деревнях в Африке, чтобы в них была свежая колодезная вода больше, нежели чем заработать очередной доллар.
Мой муж, который любил меня, кто будет отцом наших будущих детей, которым я восхищалась и уважала.
Мой замечательный, удивительный, превосходный мужчина.
Эпилог
Калеб
— Ты всегда был похож на отца. Я никогда не понимала его увлечения
— Ладно, поскольку я похож на своего отца, поэтому ты решила продать семейное поместье Блэкуотер, даже не посоветовавшись со мной, ты же знаешь, что я бы возражал?
— Нет, Калеб. Я решила продать Блэкуотер потому что оно принадлежит мне, поэтому я могу его продать. Твой отец отдал его мне, и я могу делать с ним все, что посчитаю целесообразным. — Я с трудом мог в это поверить, но я видел документы, подтверждающие, что она действительно говорит правду.
— Почему ты тогда скрывала от меня, что решила его продать?
— Я ничего не скрывала. Я просто выставила его на продажу и ни с кем не обсуждала. Я не думала, что оно может тебя заинтересовать, Калеб. Прошло столько лет, а ты даже не показывался там, пока не появилась Брук.
Она снова махнула рукой в их сторону, словно даровала благодать на бедных подданных, которые пришли к ней с просьбой. Меня это стало сильно раздражать.
— Не стоит так относиться к Брук. — Я едва сдерживал себя. Несмотря на то, что она так серьезно ошиблась по поводу Дженис, моя мать даже не задумывалась показать свое расположение, хотя бы доброту, по отношению к моей прекрасной жене. Поскольку это бы означало для нее пойти на уступки, и что она была неправа и изменила свое мнение, а, следовательно, она должна была признать, что находится на проигравшей стороне. Гребаная *банутая идеология, которая делает нас участниками сражения, но, к сожалению, таковы были правила ее игры,.. и они были неоспоримы. Лузеры могли получить даже в четверть меньше симпатий. У них не было второго шанса.
Дженис, например, спасла семья, но она никогда, после того дня не сможет вновь появится в высшем обществе Бостона. Она также получила бл*дь судебный запрет не приближаться к нам меньше, чем на двести футов, я был уверен, что ей крылья подрезали. Ей дали выбор — либо она соглашается покинуть страну и тогда грязное слушанье судебного дела закрывается, либо…. Сидеть в зале суда с большим количеством прессы, поджидающей ее уже на выходе, желающей сделать самые нелицеприятные фотографии, растиражировав их энергичной публике, развлечением которой было читать, как знаменитости слетают с катушек… она решила, быстро взяв под контроль свое психо-дерьмо. Дженис может быть и сумасшедшая, но она не была дурой. Она выбрала Гонконг.
Моя же мама не вняла моему предупреждающему тону, отвернулась, делая глоток из бокала.
— Я не понимаю твою суету с продажей Блэкуотер. Старинное поместье должно принести доход. Все хорошо, что хорошо кончается.
— Какого хрена, мам? — взорвался я. — Я хочу получить объяснения, и хочу получить их сейчас. — Я ударил по столу рукой. — Почему отец отдал тебе полностью Блэкуотер?
Она нахмурилась от моей бомбы, которую я на нее сбросил.
— Следи за языком, Калеб, вспомни о своем воспитании, пожалуйста.
— А как я был воспитан… мда… вот интересно, дорогая мама, потому что я не очень помню тебя рядом с собой. Папу да, конечно, но я помню только нянь и сиделок, которые купали меня, кормили, одевали, играли, делали все те нормальные вещи, которые делают мамы со своими детьми. — Мне жаль, что я спрашивал ее в такой ситуации, но мне необходимо было знать. — Почему у меня постоянно было такое чувство в течение всей моей чертовой жизни, что ты сторонилась меня, будто едва могла терпеть своего собственного сына?
— Калеб, сейчас не время и не место для подобных разговоров. — Она оглядела комнату. Братья, мои сестры, Герман и Эллен, Брук, Джеймс, мои двоюродные братья — все застыли в ожидании, готовые услышать ее ответ. Всем было неловко, это было видно по их лицам. Я, в конце концов, чувствовал то же самое. Но в данную минуту меня мало интересовало, насколько уродливой может оказаться правда, изрыгаемая прилюдно.
Чертовый колокол зазвонил. Причем слишком, мать твою, громко. И это изменило все.
— Мадлен, ты должна сказать ему правду, — сказал Герман. — JW умер, и мальчик имеет право знать.