Утром Цветовский перелистал страницы, на которых были описаны разрушения плотин в каньоне Колорадо, захлопнул книгу и вздохнул:
— Все это частности, частности… Главное — это то, что я уже не молод.
Придя к этому заключению, Цветовский решил выехать в Ленинград, не заходя к Дубову:
— Не пристало в моем возрасте мыкаться с пустяками по главку.
Он засунул книгу в свой портфель, побрился, умылся и отправился на вокзал. По дороге, правда, он несколько раз останавливался, обдумывая свое смелое решение: «А что я скажу Олимпиаде Макаровне?» И во рту у него становилось сухо. Выпив газированной воды, он сплюнул и сказал вслух:
— Мужчина, черт возьми, должен быть свирепым!
Эта идея его очень ободрила, и он, смело растолкав стоявших в очереди у билетной кассы, протянул в окошко свое командировочное удостоверение. Получив билет, Цветовский купил в железнодорожном киоске книгу об авариях на транспорте и вошел в вагон.
В купе было тихо, пахло дезинфекцией. Цветовский смотрел в окно и думал о Веснине и Вале.
«Что он нашел в ней?»
— Простите, — услыхал он голос соседа по купе, — если не ошибаюсь, вы инженер Цветовский?
Виктор Савельевич обернулся.
— Да, — вздохнул он, — это я. А вы — товарищ Рубель. Помните, года три назад, когда вы приезжали к нам на завод, мы с вами думали над проблемой, которую удалось решить Веснину. Правда, в последнее время в моем отделе, в отделе генераторных ламп, не занимались магнетроном, но, согласитесь, мы с вами обсуждали это дело много раньше, чем о нем узнал Веснин. У нас строились еще до того, как Веснин начал работать на заводе, многоразрезные магнетроны — и шести-, и восьми-разрезные…
— В наше время, — усмехнулся Рубель, — мне кажется странным, что можно смешивать
— Согласен, согласен, — опустив голову, пробормотал Цветовский. — Однако… это, конечно, мое личное мнение… я полагаю, было естественно вспомнить, что первые, так сказать, пионерские, работы в области сверхвысоких частот были сделаны в отделе генераторных ламп… А впрочем, знаете, я сейчас, пока вы не обратились ко мне, думал о вещах, далеких от техники сантиметровых волн. Я думал, представьте себе, о любви. О том, как с детства у каждого человека слагается свой идеал. Вначале он сплетается из лучших черт людей близких, дорогих, потом постепенно заполняется чертами любимых героев. Этот туманный образ, который мы создаем в своем воображении, слишком прекрасен для того, чтобы его можно было найти в реальной жизни… И вот приходит миг, юноша видит девушку. Он наделяет ее качествами, о которых, возможно, ни она сама и никто из ее близких и не подозревали. А он придумывает в ней всё новые и новые достоинства… Обычно чем меньше мы ее знаем, тем более верим своей мечте. Случайная разлука, притворная болезнь — все эти уловки, подогревающие страсть, — и вот вы женаты, вот у вас уже дети, и вы везете, тянете эту лямку…
— Похоже, что вы нездоровы, — прервал Цветовского Рубель. — А у меня как раз лекарство есть в запасе. Не угодно ли? Это особенно полезно в дороге. Скажу откровенно, у меня было намерение осушить это с Весниным. Поэтому предлагаю за его здоровье. А?
Цветовский не стал возражать.
После нескольких глотков ямайского рома Виктор Савельевич сделался еще более красноречив.
— Я не понимал свою мать, — вздыхал он, — она была простая женщина, и я стыдился ее. Помню, я рыдал от стыда, когда она принесла мне, ученику четвертого класса гимназии, яичницу на сковородке, чтобы я позавтракал при ней во время большой перемены… Моя супруга, Олимпиада Макаровна, — это человек иного склада. И ее уважаю… Любовь — это другое, но уважать — уважаю… Холостяку всюду плохо, а женатому — только у себя дома. Холостяк живет, как царь, но умирает, как собака. А женатый наоборот, живет вроде как собака…
Рубель достал из чемодана пижаму и ночные туфли, расшнуровал ботинки:
— Давайте отдохнем, Виктор Савельевич. Конечно, мы с вами думали, о многом думали. Но первый много-резонаторный магнетрон построил Веснин. И это трудно оспорить. А мы с вами работаем на своих местах. И будем стараться свою работу делать как можно лучше.