Магомед, Мамед, Мамиш

В тот год, когда сабля из нержавеющей стали одного нашего знакомого, по его же свидетельству, творила чудеса, братья получили повестки из военкомата. Иль-дрым, безусловно, был годен защищать отечество, а Идрис... Но дело в том, что к тому времени в угловой дом уже дважды приходила с соседней улицы женщи-на, умоляла спасти племянника и, еще не получив согласия Хуснийэ поговорить с Хасаем, надела ей на палец кольцо с крупным бриллиантом, и рука Хуснийэ-ханум точно заиграла. Оно было чуть маловато, и пух-лый палец тотчас захватил кольцо. "Если это зада-ток..." - подумала Хуснийэ. Верни она кольцо у нее самой тоже были кольца (это чувство вспыхнуло и, увы, погасло тотчас...),- выстави она знакомую (это же-лание тоже возникло, но вмиг испарилось...), кто знает, как бы обернулось ее будущее? Но снять кольцо - что оторвать палец!

Шутка сказать - помочь! Спасти!.. Есть разнарядка!.. И в пору раздумий Хасая перед ним возникла фигура Идриса. И Хасая осенило.

- Нет, брата посылать нельзя, он же болен,- изумил-ся Ильдрым.

- Не учи нас, мы знаем, что делаем! - ответил Ха-сай.- Без тебя разберутся.

- Я тоже иду на войну! - ликовал Идрис.

- Ты же видишь,- сказал Хасай Ильдрыму,- без тебя он не может, куда ты, туда и он. Ильдрым решил, что Хасай или шутит, или Идриса жалеет, с братом разлучать не хочет.

- Меня на фронт берут! - говорил Идрис соседям по улице, а те недоуменно пожимали плечами, мол, кто-то кого-то дурачит. Хасай понимал, что на первом же городском призывном пункте Идриса отпустят, но важ-но, что к этому времени уйдет и рапорт о плане по рай-ону; а пока можно оттянуть срок призыва того, у кого мешок с тридцатками.

Идрис не успел пройти и двух верст от районного пунк-та до городского, как его демобилизовали; он вцепился в Ильдрыма, лил слезы, и его с трудом оттянули; конеч-но же, решили вслед за Ильдрымом, "пожалели Идриса в районе".

- Ну как, отвоевался? - спросил его старик сапож-ник, качая головой.- Ну и дела!..- Спросил при Теймуре, стрельнув в него презрительным взглядом. А потом Теймур слышал, как сапожник рассказывает кому-то:

- Видал, какой умник этот Хасай? Дурака забирает, а своего всеми правдами и неправдами оберегает! (Хотя Теймуру еще не пришел срок идти.)

- Слушай,- позвонили Хасаю,- кого ты нам посы-лаешь?

- Но он рвется!..- Хасай увильнул от разговора и ре-шил рискнуть еще: мол, недоглядел. На сей раз Идриса отпустили через неделю, аж до станции Баладжары, где был призывной пункт, протопал; Хасай получил гроз-ное предупреждение, и "фронтовая карьера" Идриса оборвалась. Но дважды высыпались на двуспальную кровать красные тридцатки, и Хуснийэ-ханум особенно понравились старинные серьги с полумесяцем и звез-дочкой-бриллиантом.

"Вот как призовут меня!.." - хвастался Идрис. Дети хохотали, а старик сапожник прикрикивал на них: "Не сметь!" По привычке Идрис еще несколько раз прошелся по улице, выкрикивая: "Я иду на войну!" - а потом забыл и, подолгу о чем-то напряженно думая, молча сидел на низком стуле сапожника и смотрел, как тот стучит молотком.

Кстати, Дэли Идрис и сейчас жив, переехал отсюда и живет у брата, который получил новую квартиру на всю семью за оперой. Идрис - грузчик в центральной пекарне, и не поверишь, что с Ильдрымом, который, бы-вает же такое, без царапинки вернулся с двух войн - немецкой и японской,- они близнецы; Ильдрым до во-лоска седой, а у Идриса черные-черные волосы и глаза молодым огнем горят. И он не помнит ни старика са-пожника, который умер, а закуток его снесли, ни тем более Теймура.

Хуснийэ-ханум поджидала Мамиша, подперев бока ку-лаками, как это она обычно делала: "А Гюльбала тебя ждал, ждал. Очень просил, как только появишься, что-бы шел к нему". Мамиш не успел еще переступить по-рог дома. Он чертовски устал. Мечтал еще на теплохо-де, придя домой, завалиться спать и спать. Пришлось лишний день задержаться на Морском. Даже чая попить не успел. И Мамиш пошел. Вверх по улице. К Гюльбале.

Устал, не хочется идти, ноги еле двигаются, но попро-сил Гюльбала, они не успели тогда поговорить, и Хуснийэ помирилась с сыном и не сердится на Мамиша, как же не пойти?

Какая нелепо крутая улица, но вот и дом Гюльбалы, вот его квартира, дверь отворил сам Гюльбала, и для Мами-ша открылась

ГЛАВА ТРЕТЬЯ - глава диалогов, глава новых зна-комств, рассказ о том, что комната задыхалась в дыму, а в пепельнице громоздились окурки. Запомнилось, никогда не забудется: чуть початая бу-тылка водки, брынза, зеленый лук, белая, как яблоко, редька, вареные яйца. А потом нелепое: "Где жена?"

- Отослал к родителям, пусть утешает отца-пенсионе-ра. - Это Гюльбала о тесте, и через стекла очков на Ма-миша смотрят удивленно расширенные глаза Хуснийэ-ханум: "Ай-ай-ай!" И она по слогам читает: "Без-на-ка-зан-ность!"

- Ссора?

- Проходи, садись. Чем тебя угостить? Только не про-си чая, заваривать неохота. Наполнил рюмку и протянул Мамишу.

- А сам?

- Я не буду.

Новость - он выпил, а Гюльбала смотрит.

- Слышал?

- О чем?

- О поездке Али.

- Что за Али?

- Ну, Алик, сын Аги.

- Ах, Алик! - протянул Мамиш.- Уехал? А куда?