Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна

Он поднял глаза. Они оба слышали нарастающий вой авиационных двигателей, рассекавших воздух над проспектом. «Молнии», двенадцать штук. Цветочные лепестки медленно падали вниз.

— Вот оно, — сказал Рейвенор и протянул руку.

Эйзенхорн собирался ее пожать, но пальцы коснулись холодного металла. Теперь перед ним стояло бронированное кресло жизнеобеспечения Рейвенора.

— Трансформация, — протрещало из вокс-динамиков устройства, — Огонь. Перерождение.

Эйзенхорн почувствовал вспышку. Она была такой яркой, что весь мир исчез за пеленой ослепительно-белого света.

Потом пришло пламя. Пламя, ветер и ударная волна. Вся его одежда сгорела и осыпалась пеплом. Кожа запузырилась, отслоилась и упала на пол. Мышцы и сухожилия рассыпаюсь. Кости, черные от жара, изогнулись и разлетелись в воздухе.

Она взяла его за руку.

— Это все было так давно.

Елизавета.

Белое небо. Старые деревья дрожат на холодном ветру. Они качаются из стороны в сторону, а их листья шуршат, будто рой насекомых. Она ведет его через лес в темную долину.

— Ты никогда не замечал иронии в том, что единственная женщина… единственный человек, которого ты любил, была неприкасаемой? Парией, изгоем, неспособной к тебе притронуться?

— Была такая мысль, — признался Эйзенхорн.

— Скоро огонь угаснет, — пообещала Биквин.

— Слишком поздно, — сказал инквизитор. — Он сжег меня. Я покопался в собственном пепле и все понял.

— Так используй это, — произнесла она. — На самом деле ты не мог никого спасти, Ни меня, ни Гидеона, ни Мидаса… даже себя. Ты обречен, и так будет всегда. И все, кто рядом с тобой, — тоже обречены.

— Мне следовало остановиться давным-давно, — пробормотал он. — Магос был прав…

— Сарк?

— Нет, Драшер.

— Его я не знаю.

— Он — никто. Простой неудачник, хватающийся за свое ничтожное существование и оплакивающий свою участь. Но он сказал мне, что я зашел слишком далеко. Что я так и не понял, когда нужно остановиться. Он оказался весьма проницательным. Он, знаешь ли, сдался слишком рано и слишком легко, но интуитивно узнал во мне человека, который ошибся противоположным способом. Человека, который вышел за все разумные пределы, несмотря на просьбы друзей, а затем рухнул на обочине, оставшись в полном одиночестве.

— Я думала, у тебя нет друзей, — поддразнила инквизитора Биквин.

— Больше нет.

— Видишь, теперь тебя ничто не держит, — сказала она, — Можешь пройти последние несколько километров, не чувствуя обузы. Теперь для тебя ничто не имеет значения. Не используешь ли эту свободу для меня?

— Чтобы спасти тебя? — спросил Эйзенхорн.

Биквин покачала головой.

— Для этого уже слишком поздно, — улыбнулась она. — Часть меня. У меня есть… У меня будет… Сложно объяснить. Дочь, наверное. Это самое простое слово, но не совсем точное. Она — от меня, но в то же время — я. И тоже неприкасаемая. Ты уже сделал достаточно, Грегор. Забудь о Чейс и Короле. Если ты продолжишь пытаться их остановить, то проиграешь. У тебя не хватит воли, несмотря на все то, что, я знаю, у тебя есть… У тебя никогда не хватит воли, чтобы закончить это в одиночку. Поэтому сделай кое-что попроще ради меня. Спаси ее. Спаси ее от Короля до того, как он заберет ее к себе. Дай мне посмертие в ее форме.

— Где она?

— Родится через два года, — ответила Биквин. — Глубоко в Лабиринте, в тени Города Праха. Она будет жить на улицах Квин-Мэб.

— На Санкуре?

— Да, как раз там, куда тебе указала Джафф. Там ты ее найдешь.

— Твою дочь?

— Она — это я, — сказала Елизавета Биквин. — Бета от моей альфы. Думай о ней в таком ключе и найди ее.

— Если это окажется моим последним делом.

— Так тому и быть. Прекрати гоняться за Великим Врагом. Ты сделал достаточно. Ты изменил судьбу Империума. Закончи свою историю чем-то меньшим. Спасением одной жизни.

— И тогда терзания прекратятся? — спросил он. — Тогда огонь угаснет?

— Между нами говоря, он никогда не угаснет. Но боль уйдет. Помнишь Саметерский Девятый?

— Гвардейский полк?

— Да, ветераны. Их эмблемой была птичка-каменка. Помнишь, как они продолжали сражаться даже спустя годы после того, как война закончилась? Они были верны трону, Грегор, безраздельно верны, но война, которую они прошли, изменила их настолько, что они начали видеть врагов повсюду. Они сражались против тьмы, против каждой тени, даже когда это вышло за пределы разумного.

— Я помню, — кивнул Эйзенхорн. — Одна из самых печальных вещей, которые я видел. Одно из сложнейших дел в моей жизни. Остановить людей, которых двигала вперед преданность.

— Теперь ты понимаешь, как я себя чувствую? — спросила Биквин.

— В отношении меня?

— Да.

Все эти годы в его памяти жила ее улыбка.

— Вот. Единственный раз я смогла тебе это сказать.

— Я тоже, — прошептал он.

— Ты уже сделал достаточно больших дел в своей жизни, — сказала Биквин. Она встала напротив Эйзенхорна и смахнула пепел и грязь со старого плаща. — Хватит. Сделай теперь что-то маленькое.

— Не уходи, — попросил он.

— Я никуда не уйду. Я останусь здесь. А ты пойдешь вперед. Как всегда. В последний раз.

— Тогда мне нужно закончить здесь. Сарк. Гоблека. Кештре.

— Нет, — покачала она головой.