Май любви

— Святой Олаф! Если женщины повсюду одинаковы, а мне кажется, что это именно так, такой свободой должна воспользоваться едва ли не каждая! Бедные мужья!

— У нас всего одна дочь в возрасте, позволяющем участвовать в праздниках Мая, — заметила Матильда, успевшая овладеть собой. — Это Кларанс. Что же до Флори, то я не думаю, чтобы она в этом году занялась поиском друга, кроме Филиппа.

С другого конца стола донеслось восклицание, подтвердившее эту мысль. Сама не желая того, супруга ювелира заметила, что это задело Гийома. Сознавая жестокость своего замечания, она простила себе это, утешившись тем, что, ранив его таким образом, не пощадила и себя. Оба они, правда по-разному, но все же вместе испили до дна эту чашу горького разочарования.

— А вы сами, Гертруда, вы уже выбрали того, кто будет иметь счастье ухаживать за вами в предстоящие недели?

Арно обращался к дочери Изабо с насмешкой в голосе, лишенном малейшего намека на нежность. Он оставался на своих оборонительных позициях, хотя эта девушка, одно время влюбленная в него, месяцами не давала ему покоя своими письмами и поползновениями, в равной степени разнообразными и изощренными. Устав тщетно биться о стену безразличия и иронического отношения юноши, она кончила тем, что смирилась с поражением. Ее утешил другой студент. С тех пор эта история превратилась во все обострявшуюся словесную перепалку.

— Я жду, что вы подскажете его имя.

— Бог мой! Вам не нужно ничьей помощи и уж, во всяком случае, не моей, чтобы раздобыть себе кавалера!

— Не может ли претендовать на это ваш друг Рютбёф?

— И не думайте об этом! В свои шестнадцать лет он же перед вами просто ребенок!

Дело шло к тому, что Гертруда останется старой девой. Она ничего не ответила, а лишь пожала плечами. Однако не одну ее покоробили эти слова. Насупил брови и метр Брюнель.

— Ну, раз уж замужние тоже могут на месяц сменить конюшню, — с хитрым видом заговорил тем временем Обри, — скажите же нам, милые дамы, кто ваши избранники.

— Как уже сказала мама, для меня это Филипп, — горячо отозвалась Флори, — другого мне не нужно.

— Благодарю, дорогая, я попытаюсь быть достойным этой милости, — сказал поэт, поднося к губам руку жены и целуя покорные пальцы.

Матильда, почувствовавшая муку Гийома так же остро, как и он сам, чуть было не закричала им, чтобы они замолчали. Разве можно, сохраняя столь невинный вид, быть палачами?

— Я оставляю за собою право раскрыть мои намерения позже, — игриво заявила Изабо. — Будет довольно времени сделать свой выбор и после избрания царицы Мая.

— Уже известно, у кого есть шансы быть избранной в этом году?

— Слухи ходят. Говорят о супруге председателя гильдии суконщиков.

— Мадам Амелина очень красивая женщина, но глуповата, — заметила Гертруда.

Матильда в пламенном порыве едва не прокричала Гийому о выборе, который ей хотелось бы сделать. На самом краю бездны, которая открылась бы за этими словами, она удержалась, понимая бесполезность и неуместность такого заявления, тем более в присутствии мужа. Окруженная заботой и уважением, мать уже взрослых детей — и позволить себе любовь… Как только у нее могли появиться такие мысли?

На просьбу решившей подшутить над нею прабабки назвать имя того, кого она наметила для себя, Кларанс робким голосом ответила:

— Если бы этого захотел Бог и если бы согласился он сам, мне бы очень хотелось попросить господина Гийома Дюбура стать на этот месяц моим сердечным другом.

— Почему бы и нет? — раздался голос того, от которого Матильда ждала отказа. — Я собирался завтра уехать в Анжер, но право же, поскольку все меня к этому подталкивают, я не могу больше противостоять желанию остаться в Париже. Я остаюсь!

В тоне Гийома прозвучали вызов, страдание и даже боль. Его глаза на секунду встретились с глазами соседки. Она прочитала в них решимость, и ее охватила горечь.

Повернувшись и наклонившись над столом, чтобы лучше видеть, так как ему немного мешала Шарлотта, не спускавшая тревожного взгляда с невестки, и Рютбёф, возможно, обманутый в своих надеждах, видеть ту, каприз которой заставил его, вопреки намерениям, принять решение остаться в столице и, больше того, сохранить тесную связь с семьей Брюнелей, Гийом воскликнул:

— Я признателен вам, мадемуазель, за ваш выбор. Благодарю вас. Надеюсь, что не заставлю вас о нем пожалеть.

Спускалась ночь. Колокола Парижа возвещали вечерню. Этот апрельский день кончался так же восхитительно, как и начался. Вместе с вечерней свежестью залу заполняли сумерки. Слуги закрывали двери и окна. Другие вносили канделябры, в которых горели высокие ароматизированные свечи, разжигали дрова в камине, около которого, покончив с едой, с выражениями благодарности рассаживались гости. Усаживались и за шахматные столики, за столы для игры в трик-трак. Слуги ставили на кофры и сундуки большие серебряные блюда, наполненные специями: анисом, лакричным корнем, можжевельником, кориандром, имбирем, а также вяленым инжиром и орехами. Каждый лакомился ими, попивая пряное вино, отдававшее корицей и гвоздикой.