Май любви

Над островерхими крышами, в небе со словно застывшими на месте ничем не угрожавшими людям облаками разносился перекрывавший весь этот гул звон колоколов церкви Сен Северен.

В полумраке церкви, где аромат ладана смешивался с сильным запахом пота и деревенским духом помятой ногами травы, устилавшей пол, солнечные лучи, проходившие через цветные витражи, окрашивали во множество цветов и оттенков, как на искусно выполненных миниатюрах, хоры и изваяния святых. Посреди нефа[3] прихожане на коленях либо стоя и даже сидя на полу ожидали начала службы.

Рука об руку молились Флори и Филипп.

«Ты сам соединил нас, великий Боже, не допусти же, чтобы нам когда-нибудь пришлось расстаться, и отведи от нас всяческое зло!»

Подобно телам в брачную ночь, души их соединялись в единой молитве.

Яркий утренний свет ослепил их, когда они вышли из церкви. На секунду они замерли на паперти, оглушенные солнцем. И именно в этот момент их кто-то окликнул голосом, низкий и теплый тембр которого не мог не привлечь внимания.

— Доброе утро, кузены! Да хранит вас Господь!

— Гийом! Что ты здесь делаешь, на этой паперти?

— Я снова приобщаюсь к Парижу, по которому так часто беззаботно гулял в студенческие годы.

— Уж не хочешь ли ты расстаться с прелестями Анжу и стать «королевским буржуа»?

— Увы, кузен. Дело не в желании. Его-то как раз не занимать. Меня удерживает от этого рассудок. Мне следует держаться подальше от чар этого города.

Рассеянно слушавшую этот разговор Флори поразил задержавшийся на ней на секунду взгляд, словно окутавший ее каким-то особенно пристальным, неистовым вниманием, обращенным не к кому иному, а именно к ней, словно понять и оценить которое способна только она одна. Снова обратившись к бурлившей улице, она подумала о том, что заметила этот настойчиво требовательный взгляд Гийома Дюбура еще издали, когда он только приближался к ним со словами привета.

Поглядев на него с повышенным интересом, Флори отметила большой лоб, обрамленный темными, далеко не тонкими волосами, очень черные ресницы, прямые и четкие, подчеркивавшие правильную архитектуру лица, нос с чувственными ноздрями, реагирующими на все окружающее, чуть излишне выдающуюся нижнюю челюсть, здоровые зубы за чувственными губами, зрачки, такие глубокие, что их васильковый отблеск мерцал подобно глазам оленей, охоту на которых ей доводилось наблюдать в лесу Руврэ. Флори подумала, что он, разумеется, красивый мужчина, но что ему, наверное, недостает мягкости к людям и умения обуздывать себя. Как ни странно, несмотря на высокий рост, очевидную физическую силу, он показался ей одновременно и сильным, и уязвимым, ранимым.

— Скорняжное ремесло в Париже процветает, кузен, — говорил Филипп. — Только для торжеств по случаю состоявшегося в январе бракосочетания твоего герцога, монсеньора Карла Анжуйского, брата нашего короля, с сестрой королевы Беатрисой Прованской было заказано уж не знаю сколько шкурок куницы, горностая, выдры и лисы. Если бы ты был здесь, прибыли твои удвоились бы!

Гийом одним жестом отвел эти доводы.

— Я первый меховщик в Анжере, поставляю круглый год меха герцогскому двору — один Бог знает предел его пышности. Как видишь, у меня нет никакой необходимости гнаться за увеличением своих доходов.

Крупными руками он теребил крученый пояс своего серого суконного пальто.

— Нет, я не мог бы здесь остаться. Увы, я должен уехать. Это мой долг.

— Ну, если так… По крайней мере, надеюсь, ты не уедешь прямо сразу, не подумав над этим еще? Приходи сегодня поужинать с нами в нашу новую квартиру.

— Вы забываете, мой друг, что сегодня мы ужинаем у моих родителей.

— Ну и что! Гийом вполне может отправиться туда вместе с нами — разве нет, дорогая?

— Разумеется. Мы будем очень польщены!

Недовольная гримаса и едва заметный реверанс подчеркнули иронию, прозвучавшую в словах Флори. Эти слова стоили ей еще одного взгляда, в котором, как ей показалось, она прочла скорее в равной мере упрек и почти боль, нежели интерес к себе. Он вызвал в ней чувство тревоги.

— Не знаю, смогу ли я освободиться…

— Ради Бога, кузен, об отказе не может быть и речи! Это было бы оскорблением. Мы ждем тебя вечером на улице Бурдоннэ.

Меховщик молча поклонился, не произнеся больше ни слова.

— Полагаю, ты, по обыкновению, остановился у своего друга-еврея, господина Вива?

— Да, у господина Йехеля бен Жозефа. Видишь ли, я предпочитаю его еврейское имя. Этим человеком я самым искренним образом восхищаюсь и очень к нему привязан.

— Я это знаю. К тому же ты не единственный, поскольку наш монарх, Людовик IX, несмотря на свое отвращение к тем, кто распял на кресте Спасителя, ни на то, что Йехель директор талмудистской школы, которая стоит у него поперек горла, удостаивает его своего уважения. Говорят, что король порой заглядывает к твоему другу или же зовет его во дворец, чтобы обсуждать с ним некоторые вопросы библейской теологии.

— Да, это так. Наш суверен не считает для себя зазорным встречаться с Йехелем и даже осыпал его почестями.