– Нет, не примут: мы наденем специальные пестрые одежды, разрисуем лица, а в петлицы, вместо роз, вденем крестьянские деревянные ложки. Пусть наши глотки будут противны обывателям. Больше издевательства над мещанской, буржуазной сволочью. Нашим наслаждением должно быть отныне – эпатирование буржуазии. Мы, революционеры искусства, обязаны втесаться в жизнь улицы и сборищ. Мы обязаны выступить с проповедью нового искусства по всем крупным городам России.
Однако я тут же понял, что вся эта программа была уже заранее продумана Бурлюком и Маяковским и, очевидно, они не знали только, как ее осуществить, особенно в отношении выступлений по провинциальным городам.
Володя, заранее уверенный, что не получит отказа, просил меня:
– Вы такой замечательный, знаменитый авиатор, великий человек современности, вы одеты в несравненный парижский костюм и в настоящие английские ботинки, вы вращались во Франции, в Англии. И разве такому может какой-нибудь городничий отказать, если попросите его разрешить афишу под заглавием: «Аэропланы и поэзия футуристов». А раз будет такое разрешение – нам дадут и зал, и кассу.
Бурлюк тоже настойчиво усовещивал меня.
Отказать Маяковскому было невозможно. Он читал стихи Бурлюка, читал моего «Разина» и произведения множества других поэтов, как бы играя своей феноменальной памятью, острил, дурачился, ставил бутылки на цилиндр, изображал, будто ходит по проволоке в цирке.
И при всем этом продолжал агитировать «в пользу общего великого дела искусства современности», призывал меня быть организатором и «мамой» всего российского футуристического движения.
– Как будет замечательно: Бурлюк – отец. Каменский – мама. Я – сын. Остальные – родственники. …
Маяковский, ероша гриву густых темных волос, шагал, курил, нервно закусив папиросу в углу большого рта и бросая отрывистые фразы:
– Дело не в том – летать нам или не летать. Ломать наши слоновые кости или не ломать… Чорт его знает… Джек Лондон… Братья Райт… Сумасшедший игрок Германн… Лиза… Любовь… «Туча ли, гром…» «Что наша жизнь…» Главное – мы должны и можем делать феноменальные явления и в искусстве, и в жизни. Возьмем мир за бороду и будем трясти… Облапим весь земной шар и повернем в обратную сторону, на страх всем астрономам, и самому Саваофу, и самому дьяволу. Все человечество наше – и никаких разговоров. Издадим манифест с приказом любить нас и славить. И будут! Обожремся в богатстве бриллиантовых россыпей наших душ… Пожалуйста…
И все это обязательно будет! Сделаем! А пока необходимо выйти на улицу со стихами и разговорами.
– Брависсимо! Немедленно все запишем! – провозгласил Бурлюк, достав бумагу. И начал записывать, скандируя каждое слово:
–
Владимир Владимирович Маяковский.
Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы – гнуснейшего вида. Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук. Очевидно – увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук.
Впечатление неотразимое.
Василий Васильевич Каменский: