Маяковский едет по Союзу

«Товарищ Маяковский, поучитесь у Пушкина».

— Услугу за услугу. Вы будете учиться у меня, — медленно, но вместе с тем форсируя звук и ударив при этом всей ладонью себя в грудь, — а я у него! — мягким и учтивым тоном, отведя руку в сторону, поучал поэт забияку!

«Вы на пе, а я — на эм»… «Ишь какой самоуверенный».

— Надо думать, когда пишешь. Ведь речь идет о книжной полке. Там, помимо меня, есть и другие поэты.

«Почему рабочие вас не понимают?»

— Напрасно вы такого мнения о рабочих.

«Вот я лично вас не понимаю».

— Это ваша вина и беда.

«Почему вы так хвалите себя?»

— Я говорю о себе, как о производстве. Я рекламирую и продвигаю свою продукцию, как это должен делать хороший директор завода.

«Красный Крым» так отозвался о вечере:

«…Первая часть — это легкая, без претензий на глубокомыслие, без экскурсий в географию и этнографию, беседа… Беседа пересыпана смелыми сравнениями, столь напоминающими образы из стихов автора, остроумными отступлениями и шутливыми „разговорчиками“ с публикой. Занятно, легко, но и поверхностно — таково впечатление от первой части вечера. Во второй и третьей частях Маяковский читал свои стихи. …Авторское чтение таково, что многие в публике, не считающие себя горячими поклонниками его поэзии, были захвачены стихами „Юбилейное“, „Сергею Есенину“ и др.».

Оценка была относительно положительная, однако рецензент ни слова не сказал о «заграничных» стихах, составлявших основу вечера.

Евпатория, клуб «Первое мая». Открытая площадка заполнена целиком. Обладателям входных билетов некуда втиснуться. Курортники настроены шумно и весело. Маяковский в ударе.

— Евпатория — это вещь!

На следующий день он выступал в санатории «Таласса», для костнотуберкулезных.

Эстрадой служила терраса главного корпуса. Перед ней расположились больные. Лежачих вынесли на кроватях. Других вывели под руки и уложили на шезлонгах. Собрался весь медицинский персонал. Всего — человек 300.

Прохожие на набережной через решетчатый забор могли наблюдать это необыкновенное зрелище и слушать Маяковского издали.

Владимир Владимирович, выйдя на импровизированную эстраду, несколько растерялся. Долгая пауза. Потом — нарочито громко:

— Товарищи! Долго я вас томить не буду. Расскажу в двух словах о моем путешествии в Америку, а потом прочту несколько самых лучших стихов.

Когда он произнес «самых лучших», слушатели засмеялись, раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Напряжения как не бывало.

К «самым лучшим» он относил «Сергею Есенину». После слов:

«Надо жизнь сначала переделать, переделав — можно воспевать»,  — он остановился. Этого почти никто не заметил. Но он понял, что следующие четыре строки: «Это время — трудновато для пера, но скажите, вы, калеки и калекши, где, когда, какой великий выбирал путь чтобы протоптанней и легше» могли бы напомнить больным об их несчастии, обидеть. И Маяковский опустил всю строфу.

А я-то волновался во время его чтения: что будет, когда он дойдет до этих строчек! Но со стороны, как известно, виднее, а каково выступающему, в эмоциональном порыве.

Встреча длилась часа полтора. Прощаясь, благодарили поэта и проводили, как близкого человека.

Перед отъездом из города администрация гостиницы обратилась «с покорнейшей просьбой» написать что-нибудь в книгу отзывов. Маяковский отказывался, но те не отступали:

— Нам все пишут. Посмотрите, какие здесь знаменитости. Иностранцев много. Послы. Даже американцы. Кто только ни приезжал к нам, все писали. Никто не возражал.

Раскрыли фолиант. Маяковский удивился:

— Смотрите, все довольны! Нет, просто странно! Все довольны. Как пишут! Что пишут! Сплошной восторг!

И он тоже написал несколько слов, но… критических: предложил вывести москитов, которые не давали ему всю ночь спать, и указал на другие недочеты. В книге появился справедливый отзыв, деловое предложение.

Как-то вечером в Ялте Маяковский понадобился мне по срочному делу, но, против обыкновения, я нигде не мог его обнаружить, дважды пройдя набережную и расспрашивая встречных знакомых о нем.

С поникшей головой возвращался я к себе в гостиницу, озираясь по сторонам. Внезапно на полутемной террасе вдали заметил чей-то силуэт. Приблизился. Это был Маяковский — мрачный, сосредоточенный.

Нарушив свойственную ему учтивость, он оборвал меня:

— Не мешайте, я занят! — И, слегка извинившись, сразу ушел.

Лишь наутро он посвятил меня в тайну вчерашнего вечера: он шагал по длинному ялтинскому молу с десяти вечера, вернувшись в гостиницу в третьем часу ночи.

Именно в эту ночь, 15 июля 1926 года, он закончил свое выдающееся стихотворение «Товарищу Нетте — пароходу и человеку», над которым работал свыше двух недель. Ибо задумал его в день встречи с пароходом «Теодор Нетте», когда направлялся из Одессы в Ялту 28 июня.