Маяковский едет по Союзу

Часто Маяковский предпосылал стихам пояснение: рассказывал предысторию стихотворения, расшифровывал отдельные имена, малоизвестные, переводил иностранные слова.

Здесь же перед чтением «Сергею Есенину» (которое не раз он объявлял: «Разговор с Сергеем Есениным») Маяковский сказал:

— Есенин — безусловно талантливый поэт, но он часто писал не то, что нам надо, и этим приносил не пользу, а вред… Вскоре после смерти Есенина в помещении Художественного театра состоялся вечер его памяти. На фоне тощей, надломившейся березки выступали с «прочувствованными» речами ораторы. Затем Собинов тоненьким голоском запел: «Ни слова, о друг мой, ни вздоха, мы будем с тобой молчаливы»… хотя молчалив был только один Есенин, а Собинов продолжал петь. Вся эта обстановка произвела на меня удручающее впечатление. Я не мог сразу откликнуться на смерть Есенина. Боль утраты остро чувствовал. Я очень ценил Есенина, повторяю, как талантливого человека, и не терял надежды, что творчество его пойдет по другому руслу.

Очень часто поэты пишут стихи, приспосабливая их к тому или иному празднику или похоронам. Не приняли в редакции — дожидаются следующего случая или, переделав названия и имена, сдают под ту или иную «дату».

После смерти Есенина появилась целая армия самоубийц. Прослушав стихотворение, я надеюсь, вы не пойдете по их стопам. Чтобы ответить сразу и на поступающие вопросы, скажу еще вот что: Есенин брал зачастую в своих стихах «раздражающим», «волнующим», формальным «дррр». Есть у него примерно такие строки:

Да, я знаю, с тобою дрругая. Но и с этой, с любимой, с дрругой, Ррасскажу я тебе, доррогая, Как недавно я звал доррогой…

Это «дрр» действует в обратную сторону. А иногда оно и раздражающе действует, и этими стихами пользуются, чтобы понравиться девушке. Я считаю, что для этого вообще не нужны стихи. Но если человек решил обязательно воспользоваться стихами, то я бы лично рекомендовал ему прибегнуть к народным частушкам, которые, с моей точки зрения, гораздо сильнее:

Дорогой и дорогая, Дорогие оба, Дорогая дорогого Довела до гроба.

После выступления, когда мы остались вдвоем в номере, он поделился со мной:

— Лишнее доказательство тому, как увлекаются этим внешним «дрр». Я неправильно цитирую Есенина, читаю строки, лишенные логического смысла, и ни один человек не обратил внимания и ни слова не сказал мне об этом.

На вечере же, о котором идет речь, Маяковский обратился к залу:

— Товарищи! Сейчас я вам прочту мое новое стихотворение «Товарищу Нетте — пароходу и человеку». Нетте — наш дипломатический курьер в Латвии. Погиб при исполнении служебных обязанностей, отстреливаясь от напавших на него контрразведчиков в поезде на латвийской территории. С ним был и другой дипкурьер -- Махмасталь[7], отделавшийся ранением. Я хорошо знал товарища Нетте. Это был коренастый латыш с приятной улыбкой, в больших роговых очках. Я встречался с ним много раз. Приходилось ездить в одном купе за границу. Здесь, в стихотворении, встречается фамилия Якобсон Ромка[8] — ну, это наш общий знакомый. В прошлый мой приезд[9] в Ростове на улице я услышал — газетчики кричат: «Покушение на наших дипкурьеров Нетте и Махмасталя». Остолбенел. Это была моя первая встреча с Нетте, уже после его смерти. Вскоре первая боль улеглась. Я попадаю в Одессу. Пароходом направляюсь в Ялту. Когда наш пароход покидал Одесскую гавань, навстречу нам шел другой пароход, и на нем золотыми буквами, освещенными солнцем, два слова — «Теодор Нетте». Это была моя вторая встреча с Нетте, но уже не с человеком, а с пароходом.

Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор. В порт, горящий, как расплавленное лето, разворачивался и входил товарищ «Теодор Нетте».

В строке: «В коммунизм из книжки верят средне» — он, при чтении, менял «верят» на доверительное «веришь».

Второй ростовский вечер назывался: «Я и мои вещи». Ниже на афише стояло: «Отчетный разговор за 15 лет». Маяковский читал отрывки из поэм: «Облако в штанах», «Человек», «Ленин», «Война и мир», «Флейта-позвоночник», из пьесы «Мистерия-буфф» — и новые стихи. С такой программой он выступил один раз и никогда больше ее не повторял.

В Таганроге Маяковский впервые. В нетопленном зале клуба кожевников малолюдно.

— Зал наполовину пуст, будем считать, что он наполовину полон, — говорит Маяковский, — буду выступать, пока мы все не замерзнем. Возможно, произойдет обратное: я вас сумею разогреть своими стихами. А сам-то я наверное согреюсь.

И он действительно разогрел аудиторию.

— Товарищи, — прощался он со слушателями. — Я даю всем таганрожцам возможность выправить свою неловкость. Как только смогу, приеду к вам вторично. Предупредите знакомых. И чтоб в следующий раз было здесь тепло и полно.

В Новочеркасске с вокзала плетемся в гору на одноконке. Извозчик с окладистой бородой. Маяковский спрашивает его о временах белогвардейщины:

— Много у вас тут сволочей перебывало? Извозчик басит:

— Хватало.

— А какие у вас еще были знаменитости, кроме белых генералов?

Извозчик тем же тоном:

— А вот сейчас Ермак будет (и показал на памятник).