Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

«В наши дни, – пишет Василий Молодяков, – “Эпический цикл” вспоминают лишь как эпизод одической “сталинианы” – тема, морально болезненная для многих. Таких славословий как будто положено стыдиться, но искренность Шенгели, а также Пастернака и Бенедикта Лившица, нельзя ставить под сомнение, равно как вымученность “савеловских” “Стансов” Мандельштама и вынужденный характер стихов Ахматовой из цикла “Слава миру”. “Стыдиться” и “извиняться” за Шенгели нет необходимости.

“Эпический цикл” не сводится к поэмам о Сталине. Это действительно масштабный опыт создания интеллектуального, историко-философского, а не пропагандистского советского эпоса. Это выдающееся литературное произведение, хотя едва ли кто-то признает его бесспорной художественной удачей и, тем более, высшим достижением автора. Неполная удача – куда справедливее, чем «неудача» – Шенгели свидетельствует о невозможности создания видевшегося ему эпического произведения, в котором интеллектуальная и философская глубина и широкий историко-культурный контекст органически сочетались бы с прославлением режима и его вождя. Для этих целей нужен канон “попроще”, образцы которого дали Демьян Бедный и Маяковский…»

В 1939 году Шенгели издал свою книгу «Избранные стихи», куда вошло лишь одно, не печатавшееся прежде нигде стихотворение, в котором хотя бы мимоходом упоминается его «Эпический цикл», условно названный «венцом бытия»:

Поздно, поздно, Георгий!.. Ты пятый десяток ломаешь,
Стала зубы терять клинописная память твоя,
Стало слово черстветь, – а ты все о бессмертной мечтаешь
О поэме твоей, о «венце» твоего «бытия».
…А теперь – и закат! Проживешь ты, надеюсь, немало:
Ты двойного заряда, ничем не болел никогда;
Но мечта о бессмертной поэме (ты видишь?) увяла:
Мир – тебя обгонял, а твои уходили года…

Скорость движения мира и скорость собственной жизни у многих людей не совпадают, из-за чего совершенные нами дела остаются часто не реализованными и пропущенными миром. Шенгели был невероятно активным писателем, им было осуществлено множество огромных творческих замыслов, но половина из них остались миром «прозеванными», как он говорил о Сигизмунде Кржижановским. «Шенгели тяжело было быть незамеченным поэтом, – писал о нем в четвертом номере журнала «Арион» за 1997 год Михаил Гаспаров, – но он понимал, что незамеченность есть высшая форма необходимости людям… Поэт не творит мир – время романтических самомнений прошло… Поэт проясняет мир – в этом его настоящее призвание». Вот только жаль, что никто не знает, как его прояснить, если ты живешь – неуслышанным…»

За исключением двух отрывков из эпической поэмы о Сталине, опубликованных в третьем номере журнала «Наш современник» за 2006 год, и двух небольших по объему поэм на близкую им тему и отчасти раскрывающих образы вождей нашей революции в литературном сборнике «Киргизстан» за 1943 год, ничего другого, раскрывающего «венец бытия», нигде напечатано пока больше не было.

Это меняет историю русской поэзии

По словам академика Сергея Аркадьевича Векшинского, с которым Шенгели дружил со времен гимназической скамьи, наряду с освоением приемов стихотворчества он тщательно изучал еще и саму теорию стиха. «Я помню его первые опыты стихов, – говорил он. – Когда он приходил в негодование на то, что его стихи не звучат, сравнивая их со стихами Пушкина, и говорил о том, что его собственные стихи “дубовые”, что нужно серьезно разобраться и изучить законы, управляющие хорошим стихом… “Я должен разобраться”, – твердил он, и после этого недели и месяцы изучал фонетику и метрику стиха… и все это он делал только для того, чтобы знать, как строится стих».