Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Однако Тарловский был далеко не единственным из тех, кому помогал становиться на ноги Георгий Шенгели. В 1925 году он стал учителем «во всем, что касалось стихотворства», прибывшему в Москву еще одному молодому поэту – Арсению Тарковскому, но при этом не только учителем, но и просто – настоящим старшим товарищем. Подобно многим творческим личностям тех лет, Тарковский вел абсолютно «безбытный» образ жизни – привык жить впроголодь и носить весьма скромную одежду. В юноше с горящими глазами жила романтика времен Гражданской войны, тяга к путешествиям и приключениям, но еще больше томила его жажда поэтического самовыражения. Поэзией он увлекся «давным-давно», Елизаветград был заметным культурным центром, и многие дореволюционные знаменитости не обходили его, гастролируя по Новороссии. Еще будучи мальчиком, Арсений вместе со своим отцом побывал на поэтических вечерах Федора Сологуба, Константина Бальмонта, Игоря Северянина…

В Москву он прибыл в одежде, сшитой из солдатской шинели и гимнастерки. С собой у него были тетрадка стихов и умение ничего не есть по два дня подряд.

Но даже непритязательного в быту молодого поэта поразил при первой встрече его наставник Шенгели, представший в качестве экзаменатора на Литературных курсах. Еще бы! На экзаменаторе был долгополый профессорский сюртук вместе с короткими, до колен, брюками, обрезанными для починки просиженных мест. Этот «костюм» дополняли солдатские обмотки, а на носу у «профессора» имелось «чеховское» пенсне!

«Шенгели молод, особенно для профессора. Голос у него глубокого, мягкого тембра, низкий и очень гибкий. Стихи Шенгели были абсолютно искренни: он был неспособен на подделку мыслей и чувств. Он делал много добра людям и никогда не говорил об этом. Я угадал сразу: профессор из наших краев, человек южный. И правда – он из Керчи, в Москве не так уж давно. Он был комиссаром искусств в Севастополе…

Пройдет время – он будет вести занятия в тюрьме, в литературном кружке, состоящем из заключенных. Поэтому ему выдадут револьвер, и он мне его покажет, и мы будем чистить его вместе, три раза в неделю.

Мне казалось странным, что Шенгели – профессор. Для меня он был – поэт. Я не думал, что человек одновременно может быть и поэтом, и ученым. Я еще в детстве, года три тому назад, прочел книгу его стихотворений “Раковина”. А теперь он подарил мне свой “Трактат о русском стихе”», – написал о своем учителе Арсений Тарковский.

Что же касается той самой квартиры Марины Цветаевой, в которую поселился Георгий Шенгели, не оказав помощи Анастасии Цветаевой, то в воспоминаниях о нем пишут, что он «с супругой жил в довольно тесном помещении, когда к ним подселился Арсений Тарковский, обосновавшийся под письменным столом, куда ему даже провели электрическую лампочку. Георгий Аркадьевич кормил безденежного ученика и заставлял его писать стихи. А позже он поможет Арсению наладить сотрудничество с газетой «Гудок», с которой в ту пору поддерживали связь Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Илья Ильф и Евгений Петров.

Поэзия Шенгели открыла молодому поэту, что можно писать стихи и на современные темы. Тарковский был изумлен, он не знал этого до знакомства с Шенгели. Еще так недавно он полагал, что стихи следует писать на старые, проверенные, классические темы, о падении Трои, например, и любовные, причем современность может присутствовать в стихах только последнего рода – любовных… При этом в вопросе формы стиха Шенгели был абсолютным сторонником неоклассицизма.

Вот как писал о своем трудоустройстве в «Гудок» и вхождении в поэзию Арсений Тарковский:

«Шенгели стал моим учителем во всем, что касалось стихотворчества. Прежде всего, он обучал меня современности. Когда я забирался на античные горы слишком высоко, он хватал меня за ноги и стаскивал на землю. Он говорил:

– Почему вы не напишите стихотворения – ну, скажем, о милиционере? Он же несет чрезвычайно важные функции: он осуществляет власть государства на этом перекрестке…

Шенгели жил тогда в Борисоглебском переулке на каком-то поднебесном этаже в одной комнате со своей женой Ниной Леонтьевной. У них была собака Ворон, доберман-пинчер.

Крыша текла. Хозяева подставляли тазы, ведро и консервные банки, и струйки воды противно стучали по железу. В комнате было тесно, и стало еще тесней, когда Шенгели поселили меня под письменным столом. У меня там была постель и электрическая лампочка.

Денег у меня не было. Георгий Аркадьевич кормил меня и заставлял писать стихи…

– Знаете, что? – сказал как-то он. – Я ухожу из “Гудка”. Не хватает времени. Я веду в этой газете фельетон на международные темы в стихах и судебную хронику. Возьмитесь за это дело.

– Я не умею, – сказал я.

Мне стало страшно. Показалось, что легче умереть, чем написать фельетон в стихах на международную тему. Конечно, легче, чем в прозе, но никогда, никогда мне с этим делом не справиться.

– Легче умереть, чем написать фельетон, – сказал я.

– Ну вот еще! Нате вам газету, найдите тему!

Я взял газету и действительно нашел тему.